Ибо слова, медленно падавшие из ниоткуда, были макуранскими.
— О сын дихгана! Зрю широкое поле, но оно не есть поле, зрю башню на холме, где обретется и утратится честь, и щит серебряный, сияющий над узким морем…
Маниакис наклонил голову в надежде услышать еще хоть что-нибудь. Но в резиденции воцарилась мертвая тишина. Несмотря на весьма прохладный воздух, широкий лоб Багдасара покрылся крупными каплями пота. Маг сделал несколько шагов, пошатнулся и чуть не упал. Он выглядел беспредельно усталым; таким же оказался и его голос, когда он спросил:
— Ты понял хоть что-нибудь, величайший? Мне этот язык совершенно незнаком.
— Понять-то понял, но… — Маниакис постарался как можно точнее перевести услышанное на видессийский. — По-моему, тебе удалось извлечь из глубины времен предсказание, сделанное кем-то много лет назад.
— Ты совершенно правы, величайший. Очень на то похоже. — Неуверенной походкой Багдасар кое-как добрел до ближайшего кресла и буквально рухнул в него. — Могу ли я попросить, чтобы мне принесли немного вина? — спросил он. — Я совершенно обессилен.
Маниакис звонком позвал слугу; отклик последовал не сразу — почти все дворцовые служители, подобно большинству горожан, сейчас отмечали Праздник Зимы где-то вне стен резиденции. Однако вскоре появилась одна из служанок с кувшином вина и двумя кубками. В знак отвращения к Скотосу Багдасар сплюнул на пол, после чего залпом выпил вино. Маниакис сделал пару неторопливых глотков и задумчиво произнес:
— Когда я сражался на стороне Сабраца против узурпатора Смердиса, у Абиварда был личный прорицатель по имени… — Он задумался, припоминая:
— Таншар. Во всяком случае, он называл себя именно так.
— Так это был его голос? — спросил Багдасар.
— Не уверен, — ответил Маниакис. — Я его редко видел. У него была даже не седая, а совершенно белая борода. Мне трудно представить, чтобы его голос звучал так.., мужественно, как тот, который тебе удалось вызвать из глубины времен.
— Даже если именно он сделал предсказание, которое мы слышали, — возразил васпураканский маг, очертив у сердца охранительный знак солнца, — то кто может знать, какая сила воспользовалась его устами? Должен сказать тебе, что в мире немало сил, не укладывающихся в наши представления о возможном и невозможном.
— Я бы предпочел услышать что-либо более определенное. — Маниакис с сожалением покачал головой. — Но мои желания никогда не совпадут с моими возможностями; тебе нет нужды напоминать мне об этом, уважаемый маг. Я уже усвоил сию печальную истину. Однако подведем итог. Абивард реагировал на нечто, имевшее место в прошлом, считая это нечто очень важным для себя. “Широкое поле, но оно не есть поле…” Н-да. Хотелось бы знать, что сие означает, за исключением того факта, что все предсказатели обладают особым даром наводить тень на плетень.
— Об этом сможет рассказать Абивард. В том случае, если предсказание сбудется, — сказал Багдасар. — С другой стороны, если хотя бы часть предсказания окажется неверной, вряд ли генерал станет беспокоиться об остальном. Нам же едва ли удастся самостоятельно разобраться в столь сложном деле до конца, ибо я предполагаю, что моя магия столкнулась с магией, заложенной в самом предсказании.
— Весьма вероятно, почтенный маг, — согласился Маниакис. — Итак, мы получили ответ на вопрос, тревоживший меня со времени встречи с Абивардом. Но даже получив его, мы остались в неведении, отчего генералу так хочется увидеть сияющий серебряный щит. Можешь ли ты сделать какие-либо предположения на этот счет?
— Мне видятся две возможности, — ответил Багдасар. — Первая такова: мы задали неправильный вопрос. Вторая, полагая вопрос правильным, просто означает, что еще не пробил час для получения ответа.
— Более того, мы даже не можем предположить, когда такой час пробьет, — вздохнул Маниакис. — Если он вообще когда-нибудь пробьет. Так или иначе, мне, наверно, следует поблагодарить тебя, почтенный маг.
* * *
Поднимаясь из проскинезиса, Трифиллий слегка запыхался.
— Величайший! Вызвав меня к себе, ты оказал мне великую честь, которой я не стою. Чем я могу тебе служить? Распоряжайся мною! — На его одутловатом лице появилось выражение, долженствовавшее обозначать крайнюю степень рвения выполнить любое указание Автократора.
Маниакис отлично помнил, что, когда он в прошлый раз “распоряжался” Трифиллием, назначив того послом к кубратам, ему пришлось умасливать вельможу обещанием повысить его сан. Теперь такой возможности уже не было, ибо титул “высокочтимый” являлся наивысшим в империи. Приходилось надеяться, что в глубине души сановника действительно живет чувство долга.
— Высокочтимый Трифиллий! — начал Маниакис. — Вне всякого сомнения, ты помнишь, как этой осенью я встречался с главнокомандующим макуранцев Абивардом, войска которого, к величайшему для нас несчастью, до сих пор квартируют в Акросе.
— Конечно, величайший. — Трифиллий непроизвольно взглянул на запад, хотя единственным предметом, доступным в том направлении его взору, была стена зала, в котором проходила аудиенция. — Даже самый слабый запах дыма от их костров кажется непереносимой вонью любому здравомыслящему видессийцу!
— Так оно и есть, — поспешно прервал вельможу Маниакис; похоже, Трифиллий был не прочь поупражняться в искусстве красноречия. — Абивард тогда сказал, что единственно возможный способ убедить Сабраца отвести свои войска — это хорошо продуманные, умелые действия моего особого посланника ко двору Царя Царей… — Продолжить Автократору не удалось. Трифиллий возопил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177