— заговорили наперебой оба его брата.
— Стоит мне на нее посмотреть, и тут же она или совсем обнажается, или, по крайней мере, отчасти, — ответил он, перебирая в уме все те средства, что она перепробовала с тех пор, как потерпела неудачу в подвале. Ему, конечно, дико не хотелось признавать, что тогда-то, во время грозы, он этого еще не понял. Но зато с тех пор, хорошо все обдумав, он уверился в этом и сводил Калли с ума своей подчеркнутой наивностью Он мог бы поклясться — чем с более простодушным видом он будет притворяться, что ничего не понимает, тем сильнее она будет стараться добиться своего. — Думаю, мальчики, — заговорил Талис с таким видом, как будто был из них троих самый умудренный, — для достижения своей цели она готова выйти из моря, как в сказке, завернувшись лишь в свои волосы. Ну, а поскольку здесь поблизости нет моря, то на худой конец сойдет и коровий пруд. Это, должно быть, была прекраснейшая картина: обнаженная Калли, завернувшаяся в свои волосы.
Оба слушателя даже не сразу закрыли рты. Первым опомнился Джеймс
— А, понимаю, что ты имеешь в виду. Калли пытается тебя соблазнить, но ты, сильнейший и достойнейший из мужей, сопротивляешься этим ее попыткам.
— Да, — гордо ответил Талис. — Я ее пальцем не коснулся.
— И легко ли тебе далось не коснуться ее пальцем? — поинтересовался Джеймс. Филипп, который тоже начал многое понимать, улыбнулся.
— Я — человек чести! — непреклонно заявил Талис. — И не касаюсь пальцем того, чего не имею права касаться.
— Так вот, значит, почему ты не спишь-то, — наконец заметил Филипп.
— И почему ты каждый раз выходишь из комнаты нашей матушки со слезами на глазах и сжимая кулаки, — добавил Джеймс. — Все понятно.
Талис не хотел, чтобы кто-то подумал, что он не всегда является рыцарем великой силы и доблести.
— Нет, неправда. Меня не пронять этими детскими забавами, но, поскольку она дама, ей следует позволить делать все, что она пожелает. Мне это, конечно, очень нравится и льстит. Но я управляю своими желаниями при помощи воли. Поэтому я ее не коснусь.
— Однако ж ты что-то совсем перестал есть, и у тебя уже ребра скоро будут видны через одежду. Уж не поэтому ли? Поэтому, тут-то все ясно. Талис, братишка, но почему бы тебе не лечь в постель с этой своей возлюбленной Калли, раз и она желает того же? И тогда она будет вынуждена выйти за тебя замуж.
Сколько раз за последние недели, в которые он узнал столько муки и столько счастья, он думал о том же самом, теми же самыми словами? Но клятвы нужно держать любой ценой. Он ответил серьезно и тихо:
— Есть вещи, которые я не имею права никому рассказывать, и вам в том числе.
Первым заговорил Филипп, и в его голосе была горечь:
— Ну, уж кто-кто, а мы-то знаем свою мать… Она отлично разбирается в людях и всегда использует против них их собственные слабости… Талис, от нее нужно защищаться.
Эти слова разозлили Талиса. Неужели они не видят, что их родная мать при смерти? Она с каждым днем становилась все слабее, но все-таки никто из ее детей ни разу не пришел к ней по собственному желанию. Только Талис каждый день бывал у нее. И, хотя ему было стыдно признаваться в этом, но в одном его братья были правы: большей частью он покидал комнату Алиды со слезами на глазах. Каждый день Талис умолял леди Алиду освободить его от клятв, говоря, что он больше не может. Он даже импульсивно, не подумав (он теперь об этом сожалел), рассказал ей о попытке Калли соблазнить его. Талис просил Алиду на коленях, повторяя, что он так любит Калли, что по сравнению с этим деньги и подвиги ничего не значат. И что без нее он не хочет жить, потому что его жизнь не имеет никакого смысла.
Но не мог же Талис рассказать это все Филиппу и Джеймсу. Прежде всего, нужно было всегда выглядеть мужественным, а кроме того, он отказывался верить в то, что они говорили о собственной матери.
— Есть вещи, которые я никому не могу рассказать, — упрямо повторил он. — Нельзя так говорить о матери.
— И потому тебе и не разрешают жениться на Калли? Талису ответить было нечего.
— Ему не позволяют на ней жениться, потому что тогда наша драгоценная матушка будет ревновать, — сказал Филипп. — Она тебя, кажется, здорово полюбила. — В его голосе не было ни зависти, ни ревности, а только облегчение.
— Слава Богу, что не меня, — пробормотал Джеймс. — Когда матушка кого-то любит, она у него душу может забрать в ответ на свое чувство.
Талис не в силах был выслушивать, что они говорят о женщине, которой осталось жить так мало. Но хуже всего было то, что в глубине души он был согласен с ними. Он вскочил и подошел к Хью, который уже поил другую лошадь, поглаживая ее в глубокой задумчивости.
— Любовь — это для женщины все, — помолчав, сказал он.
Поначалу Талис не расслышал его слова, а потом, когда расслышал, не понял. Ему показалось, что Хью тоже говорил о леди Алиде.
— Да, возможно, она меня и любит. Ну и что? Это разве грех?
— Да нет, — Хью покачал головой. — Не она. Твоя Калли. Это я о ней говорю. Не стоит тебе так о ней всем рассказывать. Твоя Калласандра очень горда.
— Да я и сам знаю, — раздраженно ответил Талис, смертельно уставший от того, что сегодня его весь день то дразнят, то чему-то учат. Никто же не знал, сколько он испытал в последние несколько недель. С одной стороны, Калли каждый день изобретала что-нибудь, чтобы заставить его полюбить себя, а с другой стороны, мать ежедневно напоминала ему, что он принес священную клятву не нарушать ее девственности.
Талис сам знал, что опять стал худеть, что снова не может спать. Да, думал он, и Калли гордая, а уж он тем более. Он, Талис, очень, очень, очень горд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155