Иннокентий Михайлович сидел за массивным двухтумбовым столом в самом уголке кабинета, между большой пальмой в чугунной кадке и высоким приспособлением в виде колокола на длинной ножке. Это был торшер, на стойке которого угнездились два горшка с геранью – министр был поклонником фиолетового цвета. Над головой министра висело изображение императрицы – цветное глянцевое фото. Не имеющему никакого представления о таинствах фотографии Алексею картина понравилась.
– Господин министр, – почтительно произнес комендант, – прошу прощения.
Иннокентий Михайлович поднял голову.
– А, Матвеич, друг мой! Рад вас видеть!
Министр вышел из-за стола легкой пружинящей походкой, несмотря на добрых семь пудов веса, и оскалился в приветливой улыбке. Алексей с удивлением отметил, что министр как бы не младше его самого.
– Вот, Иннокентий Михайлович, привел вам человечка. Из этих самых, трудных...
Толстяк перевел взгляд синих глаз на Алексея. Макоедова утром вместо завтрака окатили изрядно водой – два ушата истратили. Хотя в четверг Алексей был в бане, но в кутузке запахи не самые приятные, пришлось стерпеть. Но под взглядом толстяка он почему-то подумал, что надо было вылить на пару ушатов больше.
– За что вас наказали? – полюбопытствовал министр.
– Шалили в шинке, – неопределенно ответил Алексей, – морды били.
Иннокентий Михайлович развеселился. Глянув на коменданта, жестом отпустил его, но старик остался на месте.
– Обещался я вот этому горюну снести весточку до дому, – ответил Матвеич, – давай свой алтын, человече, пойду за петушками для твоих чад. Бабе купить гостинец какой?
– Что душа подскажет! – пожал плечами Алексей и уже вдогонку крикнул: – Дедушка, а деньгу и пропить можешь!
– Непьющий у нас комендант, – заметил министр, – печень шалит.
– Требуха – штука такая, – согласился Макоедов, – ежели прижмет, то и тещу мамой назовешь. А на кой я вам сдался, господин министер? Я ведь и не шибко грамоте разумею, про культуру-то вашу слыхом не слыхивал.
Министр усмехнулся.
– Не слыхивал, говоришь? Людям забывал «здравствуйте» сказать, в суп чужой плевал, под соседской калиткой гадил?
Алексей хмыкнул. Забавный мужик – этот министер.
– Скажете тоже! С детства не приучен.
Иннокентий Михайлович подошел к аквариуму, стоящему на столе, и бросил туда горсть сухого корма.
– Про попугая императрицы слыхал? – спросил он вдруг у Макоедова.
– Кто же про него не слыхал, – осторожно ответил тот, – говорят, ругаться птичка может на языках разных. Забавная птичка.
– Забавная, – согласился министр, – так вот, друг Макоедов, ежели сия птица ругаться зачнет в присутствии Софьи Алексеевны, никто ведь и не подумает, что она – некультурная, верно?
– Что взять с птахи, – пожал плечами Алексей, – божья тварь.
– Человек – тоже божья тварь, и ты, и я, – развеселился Иннокентий Михайлович, – однако тебе и в голову не придет без портов по улице пройти.
Наш герой насторожился.
– К чему вы это, господин министер? – спросил он.
– А вот к чему, – голос министра внезапно изменился, стал серьезным, – ежели ты сейчас подумаешь и ответишь, чем тут мы занимаемся, то служить тебе у меня. А ежели не придумаешь – отправим улицы мести. Да, один момент! Сначала поразмысли, ибо если ляпнешь, что мы учим попугаев в портках вышагивать, то получишь еще десять суток, это я обещаю твердо.
Алексей по приказу министра сел на небольшой кожаный диванчик и принялся размышлять. Мужик-то он был вообще башковитый – через год вполне мог в мастера выйти, но тут задача была иного плана. Про попугаев в портках он упоминать, конечно, не собирался. Он думал, что министерство обучает попугаев, чтобы ругались, когда мужика без портков увидят. Еще слегка подумав, он решил, что вряд ли. К сожалению, мало кто из простого трудового люда в этом времени умел «абстрагироваться» – этому приходилось учить, ломая привычные стереотипы: сарафан – баба (а не трансвестит; особо продвинутые вспоминали, что сарафан слегка похож на рясу), борода – мужик, колокол – церковь, грех – баба (опять же).
Посему пришлось этому Макоедову пригрозить дополнительным наказанием, создать стимул, чтобы мужик не брякнул первое, что придет на ум. К счастью для себя, Алексей вспомнил самое начало беседы: гадить у соседской калитки, вежественность, божий страх. Что-то хотел министр услыхать иное...
– Ну что, мой друг, – спросил Иннокентий Михайлович минут десять спустя, – пришло что-нибудь на ум?
– Умишко! – вздохнул Алексей. – Хоть топите, хоть вешайте, господин министер, но в голову ничего, окромя десяти библейских заповедей, не лезет!
– Вот и прекрасно! – обрадовался министр. – По крайней мере что-то осмысленное сказал. Но ты хотя бы приблизительно понимаешь, что означает слово «культура»?
Собеседник вздохнул:
– Мудреное слово, а чего значит? Погодьте, перед Дворцом Чудес этих культур немерено!
– То скульптуры, – кротко поправил министр, – давай-ка мы вот как, дружок, поступим. Я попытаюсь тебе объяснить, если ты поймешь – то мы с тобой сработаемся. Если нет, отбываешь свои сутки – и катись к женке. Договорились?
Алексей кивнул. Иннокентий Михайлович напрягся, попытался мыслить на уровне человека, сидящего перед ним. Затем вспомнил серию книг Юрия Никитина, закупленную в Москве двадцать первого века, в которой Вещий Олег пытался двигать понятиями этой самой культуры не в пример раньше. У пещерника получалось это с трудом, но все-таки получалось. Но там закон жанра обязывал, а тут...
– Слушай, Лексей, – по-братски обратился он к мужику, – среди нас понятие культуры толкуют такими словами, что без пол-литры не разберешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109