И Шаланда звериным своим чутьем, нутром, интуицией это понял.— Паша, у меня такое чувство, будто тебя посетила мысль?— Посетила, — кивнул Пафнутьев. — Ты, Шаланда, открыл мне сейчас такие глубины человеческой сути, такие глубины... Я прямо содрогнулся всем своим телом.— Это что же я такого сказал? — насторожился Шаланда.— Что слишком хорошо — тоже нехорошо.— Раньше ты этого не знал?— Слышал, конечно, но как-то не проникался.— А теперь проникся? — продолжал допытываться Шаланда. — Теперь дошло, да?— И продолжает доходить.— А мне можно об этом знать или нежелательно?— Комедия все это, — произнес Пафнутьев, кивнув в сторону прикрытого уже трупа.— Веселая? — осторожно спросил Шаланда.— Веселого тут, конечно, мало, но и истинного тоже немного.— Хочешь сказать, что все это ненастоящее? — Шаланда неотрывно в упор смотрел на Пафнутьева. — И труп тоже ненастоящий?Но Пафнутьев опять унесся в свои запредельные дали, опять не видел ни Шаланду, ни мусорных ящиков, ни вороха тряпья, которым накрыли труп юной красавицы. Шаланда рванулся было повторить свой вопрос, шагнул уже было к Пафнутьеву, чтобы ухватить за рукав, встряхнуть хорошенько и вернуть на этот грязноватый двор, но подошедший Худолей успел остановить его. Приложив палец к губам, он дал понять, что говорить сейчас не следует, что Пафнутьев думает, а поскольку подобное случается нечасто, такое его состояние надо ценить. Худолей скорчил гримасу: дескать, извини, дорогой товарищ, но у нас свои правила и нарушать их нежелательно.Шаланда раздраженно передернул плечами, сунул руки в карманы форменного плаща и, круто развернувшись, зашагал к своей машине, бормоча слова нервные и непочтительные.А Худолей терпеливо дождался, пока Пафнутьев вернется из мистических своих блужданий, дождался, пока тот увидит его, заметит, словечко молвит.— Ну как, Худолей? Что скажешь? — Голос его был по-прежнему бодр — голос человека, который понял наконец то, что от него так долго скрывали.— Сдается мне, Паша, это не конец.— Ты о чем?— Будет третий труп, Паша. Два — это не число. А если число, то плохое. Природа не любит плохих чисел.— А какие числа любит природа? — чуть раздраженно спросил Пафнутьев. — Семнадцать? Сто тридцать девять? Пятьсот восемьдесят один?— Семнадцать — хорошее число, — невозмутимо ответил Худолей. — Остальные тоже ничего, но похуже. И потом, Паша... Не надо вслух произносить эти числа. Они не любят.— А что они любят? Бутерброды с икрой? Водку из холодильника? Живых, веселых блондинок?— Это, Паша, ты о себе говоришь, это ты все о себе, любимом. А числа любят молчаливое почтение. Они считают, что заслуживают уважительного к себе отношения.— Так, — Пафнутьев постоял, глядя прямо себе под ноги. — Так, — повторил он. — И какой же нам сделать из всего этого вывод?— Третий будет, Паша.— Или третья?— А сие уже есть тайна великая и непознаваемая. Как говорит один наш общий знакомый.— Поехали, Худолей. Нам здесь уж делать больше нечего. Нас Величковский ждет, лучший плиточник всех времен и народов, — и Пафнутьев решительно зашагал к машине.
* * *
Величковский оказался точно таким, каким его можно было себе представить по телефонному разговору. На звонок Пафнутьева дверь открыл длинноватый, поджарый детина, явно лысеющий, с золотыми фиксами, в дырявых тренировочных штанах и клетчатой рубашке нараспашку. Весь он был покрыт белесой строительной пылью — шлифовал стены после покраски.— Это вы звонили? — спросил он, и Пафнутьев опять отметил про себя отсутствие настороженности. Величковский произносил слова легко, не задумываясь. Опыт Пафнутьева позволял ему подобные интонации различать быстро и безошибочно. Если и можно было во всем облике Величковского обнаружить какую-то обеспокоенность, то это было вызвано, скорее всего, работой, которую ему пришлось оставить на какое-то время.— Да, это я звонил, — ответил Пафнутьев.— Входите... Только осторожно, здесь все в пыли, касаться ничего нельзя.— Не будем касаться. — Пафнутьев пропустил Андрея вперед, прошел сам, закрыл за собой дверь. Худолея они оставили в машине, чтобы не подвергать лишним переживаниям — вдруг и здесь обнаружится труп блондинки, вдруг и здесь у нее в ладошке окажется нож, который она будет держать за лезвие. За последние дни Пафнутьев уже привык к таким блондинкам и в глубине души был согласен с Худолеем, допускал, что среди мусорных ящиков видел не последнюю. Самое печальное было то, что подобные худолеевские предсказания обычно сбывались. Пафнутьев в них не верил, раздражался, не пытаясь найти им разумное объяснение, но знал, что, скорее всего, они сбудутся. Не один раз Худолей доказывал, что его цифровое восприятие мира оказывается правильным.— Дело идет к концу, — пояснил Величковский. — Еще неделя, может быть, две.— Чьи хоромы? — спросил Пафнутьев, заглядывая в одну комнату, вторую, третью.— Да есть тут один... Пятьдесят тысяч отвалил. Ничего, да? — со смешком спросил Величковский, пребывая в настроении благодушном и беззаботном.— Рублей? — спросил Андрей.— Ха! — залился плиточник веселым смехом, в котором прорывались нотки обиды и обделенности. — Долларов!— Где же он их взял? — спросил Пафнутьев, стараясь, чтобы в его словах не прозвучало заинтересованности, чтобы только равнодушие и скука были в его вопросе.— Девочки! — Величковский опять хохотнул, показав сквозь легкую строительную пыль золотые свои фиксы.— Да-а-а? — протянул Пафнутьев, чтобы не дать возможности Андрею задать неосторожный вопрос. — Хорошие девочки?— Интересуетесь? — спросил Величковский таким тоном, каким один мужик может говорить с другим мужиком о женщинах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118