Приезжаем к старым друзьям, состарившимся подругам, к прежним ненавистным начальникам и любимым подчиненным, приезжаем улыбчивыми и победоносными! А иначе — зачем? Кому нужны вымученные встречи у поздних гастрономов, под детскими грибками, в подворотнях под крики жен, заподозривших что-то неладное!Нет, подобные встречи должны быть радостными, щедрыми и победоносными!Или никаких!«Вот теперь Дмитрий Витальевич, я тебя понял! — мысленно воскликнул Пафнутьев. — Теперь ты мне доступен! И я готов встречаться с тобой в этом кабинете, в камере для свиданий, готов поехать даже в твои трижды разлюбезные Пятихатки и на месте познакомиться с твоими красавицами! Естественно, с теми, кому удалось выжить, кто уцелел и выкарабкался из твоих любвеобильных объятий».А уцелели не все...И хорошо бы, если бы ошибся злопыхательский Худолей и мы не обнаружили еще одну зловещую находку. Ведь что-то произошло в этом сексуальном клубке, если уж дошло до смертоубийства. Убийств быть не должно, вот в чем дело, не должно быть убийств. Оскорбление, грабеж, унижение всеми доступными и недоступными способами, но не убийства! А спокойная улыбчивая беззаботность Величковского объясняется только одним — он ничего не знал. А если не знал, то это значит...Он поставщик.Шестерка.Плиточник.А Шаланда настоятельно советовал его беречь. Видимо, пока он у нас, многие ощущают беспокойство, многие лишились сна спокойного и целебного.— Все это очень мило, — пробормотал про себя Пафнутьев и повторил слова, всплывшие в его сознании из какой-то другой промелькнувшей мимо жизни, — все это очень мило, Дима. Но как понимать твой совершенно необъяснимый и, более того, глупый прыжок вот в это окно? Да, мне нравится твое согласие привести в порядок непривлекательный туалет следственного управления. Тут я буду совершенно откровенен — блеснуть прекрасным туалетом мечтает каждый захудалый руководитель. О, как будет потрясен Шаланда, войдя в сверкающие испанским кафелем хоромы!Если бы...Если бы не одно маленькое обстоятельство — свеженькие капельки крови на блестящих туфельках Величковского. Ведь они есть, существуют, более того, даже не думают просыхать, они как бы увеличиваются в размерах и вот-вот начнут стекать внутрь, а потом выплескиваться из переполненных туфелек, оставляя кровавые следы на паркете, на асфальте, на крашеных досках камеры предварительного заключения.— А какой можно было бы сделать туалет! — простонал Пафнутьев с искренним сожалением. — Ни одна правовая контора города не смогла бы состязаться с нами в этом деле. И все начальники города бросились бы обустраивать свои отхожие места, стараясь перещеголять друг друга изысканным цветом, потрясающими формами и размерами кафеля, половой плитки, узорчатыми полосками, перепадом колоритов, хрустальными светильниками с золотым, серебряным, хромированным обрамлением! А вокзальные, парковые, ресторанные клозеты! А общественные места возле рынков и универмагов! — Пафнутьев в ужасе схватился за голову от открывшихся перед ним перспектив. — Соседние города, области, деревни, дорожные забегаловки, да что там забегаловки, страны всего ближнего зарубежья содрогнулись бы от неудержимости строительной истерии в области отхожих мест, клозетов, уборных, туалетных! Как мужских, так и женских!А как рванула бы культура общения!Как оздоровились бы нравы и обычаи!Какой потрясающий вид могли бы приобрести городские скверы, дворы, парки, автобусные и троллейбусные остановки, очищенные от всевозможных отходов жизнедеятельности человеческих организмов!И все это так возможно, так близко и доступно, если бы не одно маленькое обстоятельство — если бы не было капелек крови на блестящих туфельках Димы Величковского!— О, горе, горе! — безутешно простонал Пафнутьев, скорбно раскачиваясь из стороны в сторону, и единственный, кто понимал его в этот момент, был, конечно же, автор, но ничем не мог помочь своему любимому герою, более того, собирался возводить на пути бедного Пафнутьева все новые и новые трудности, препятствия, козни, не чураясь при этом и самых обычных житейских неприятностей, коими жизнь наша и без того переполнена настолько, что бывает достаточно неприветливого взгляда, нерасслышанного слова, равнодушного жеста, чтобы сорваться в безумство и неистовство, от которого чуть попозже будет стыдно и горько, стыдно и горько.
* * *
Худолей докладывал о своих успехах немногословно и даже как-то хмуро, с опаской, будто боялся, что Пафнутьев прервет его, отбросив все его предположения. Но Пафнутьев сидел спокойно, вертел ручку на столе — странная такая у него ручка была, с центром тяжести посередине, и потому стоило ее крутануть, она вертелась долго и почти бесшумно. Худолея ручка раздражала, он полагал, что Пафнутьев больше увлечен этим дурацким верчением, нежели его рассказом, полным подробностей зловещих и таинственных.— Итак, она звалась Ларисой, — напомнил о себе Пафнутьев, когда Худолей замолчал в очередной раз.— Да, Лариса. Пахомова.— Она до сих пор Пахомова? — спросил Пафнутьев, давая понять, что он внимательно слушает.— До сих пор. Хотя уже дважды побывала замужем.— Достойные люди?— Какие-то сутенеры, сводники, гомики... Живет в той же квартире. Ты, Паша, бывал у нее несколько лет назад после убийства Пахомова.— Помню, — кивнул Пафнутьев. — Незабываемая была встреча.— Чем же она так запомнилась?— Пользуясь моим мужским великодушием, если не сказать наивностью, если не сказать глупостью, вышеупомянутая Лариса прямо на моих глазах напилась в стельку и потеряла способность давать показания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118