— Звала.— Ты обещал?— Я сказал, что чуть попозже.— Час пробил.— Нет, Валя, еще не пробил. Нужно допросить Пияшева, выяснить, откуда у него фотографии, откуда паспорта... Он тебя узнает?— Нет.— Ты уверен?— Мы приняли меры.— Банда, — коротко сказал Пафнутьев. — Самая настоящая банда. А отпечатки?— Я же сказал — предусмотрели.— Значит, в случае чего я могу туда посылать группу с обыском? На вас с Андреем не выйдем?— Я тоже могу участвовать, в качестве эксперта.— Это мысль!— Он меня может узнать только как своего клиента. Я у него девочку снял.— Хорошую?— Обалденную. Только она запугана немного.— Значит, договоримся так... Италию я не отвергаю. Но вначале — Пияшев. Кроме того, мне нужно выяснить отношения с Величковским.— Как он там?— Плачет.— В каком смысле? — не понял Худолей.— В самом прямом. Обливается горючими слезами. Хочет дать чистосердечные показания.— Надо уважить мужика, — серьезно сказал Худолей.— Я уже вызвал его, сейчас приведут.— Ухожу. — Худолей поднялся. — У меня много дел в связи с предстоящей поездкой, да, Паша?— Да, у тебя много дел. Но аванс за квартиру ты все-таки верни.— Понял, Паша. Я тебя понял. Я тебя правильно понял?— Нисколько в этом не сомневаюсь.— Мы победим, Паша, — сказал Худолей уже из коридора. — На всех фронтах!— И в этом не сомневаюсь.— К тебе гости, — Худолей открыл дверь пошире, пропуская в кабинет несчастного Величковского с подозрительно красными глазами и конвоира.— Прошу! — Пафнутьев сделал широкий жест рукой. — Располагайся!— Спасибо, — буркнул Величковский обиженно и сел в угловое кресло.— Подожду в коридоре? — спросил конвоир.— Далеко не уходи, встреча у нас будет не слишком длинной.— Это почему вы так решили? — спросил Величковский.— Думаешь, разговор затянется?— Ну.— Понял, — кивнул Пафнутьев в ответ на это «ну», которое в устах Величковского приобретало иногда самые неожиданные значения. Выйдя из-за стола, Пафнутьев выглянул в коридор, поплотнее закрыл дверь, постоял у окна, освобождаясь от худолеевских затей, снова вернулся к столу. — Слушаю тебя, Дима.— Я домой хочу. В Пятихатки. У меня там мама болеет.— Что с мамой?— Ноги у нее.— Ноги — это плохо, — сочувственно произнес Пафнутьев и даже головой покачал, давая понять, как тяжело ему слышать подобное. — Маму надо беречь.— И отец тоже.— А что с отцом?— Сердце.— Да, — протянул Пафнутьев. — Сердце — это плохо.— Вы специально посадили меня в эту камеру?— А что случилось?— Они же там все сексуальные маньяки.— Скучают, наверное.— Еле отбился.— Наверное, ты им что-то о своих девочках рассказал?— Обычный мужской треп, — Величковский передернул плечами.— В камере обычных трепов не бывает.— Надо было предупредить.— Виноват, — сказал Пафнутьев. — Следующий раз буду иметь в виду.— Я лекарства обещал привезти в Пятихатки.— Для мамы?— И для отца тоже. Когда вы меня выпустите?— Поговорим, — неопределенно сказал Пафнутьев. — И решим. Если надо в Пятихатки... Ну, что ж, значит, надо. Если разговора не получится, попытаемся поговорить завтра.— А до завтра опять в камеру?— У нас больше некуда тебя девать.— В ту же самую? — Величковский уставился на Пафнутьева красным напряженным взглядом. Для него, видимо, не было сейчас в мире ничего страшнее камеры, в которой он провел ночь.— У нас же не гостиница, выбирать не приходится... И потом, Дима, тебя поместили далеко не в самую плохую. Не советую настаивать на другой камере.— Так вы меня не отпустите?— Как поговорим, Дима! — искренне воскликнул Пафнутьев. — Помнишь, как ты вел себя в прошлый раз? Бросился в окно, начал по подворотням метаться... Так ведут себя преступники, которым нечего терять.— С перепугу. Думаю, вот окно, прыгай, и ты на свободе. Я же не знал, что у вас там все перекрыто.— Ладно. Замнем для ясности. Девочек ты фотографировал?— Так они же не возражали! Они все улыбаются на этих снимках! У нас с ними все было по согласию. Они за мной бегали по Пятихаткам, чтобы сняться.— Деньги тебе за это платили?— Кто, они?! Да я еще им дарил всякие трусики-лифчики!— Пияшев платил?— Я плиткой живу! Мне за один метр десять долларов платят. А я за день могу пять метров положить. Не напрягаясь особенно... Ха! Пияшев.— Он деньги тебе платил?— Ну.— Сколько?— Десятку за снимок. Долларов, конечно.— А сколько за девочку?Величковский наклонился, протер ладошкой носок туфли, потом увидел какое-то пятнышко на другой туфле, тоже протер, потом вытер ладонь о штаны.— Сколько, сколько... Они сами приставали... Полсотни давал.— Долларов?— Ну не рублей же!— С Пахомовой давно знаком?— Не понял?— О Пахомовой спрашиваю. О Ларисе. Ну? — Пафнутьев даже сам не заметил, как это словечко выскочило из него. И надо же, Величковский принял его легко и тут же ответил на вопрос:— Да так... Знакомы, в общем.— Плитку у нее клал?— Жаловалась?— Не так чтобы очень...— У нее две квартиры оказались совмещенные... Пришлось повозиться. В одной она ванную совместила с кухней, получилась такая ванная... С окном!— Девочек ей сдавал или Пияшеву?— Каких девочек? — искренне спросил Величковский. — А, девочек, — не мог он, ну просто не мог сразу переключаться на другую тему, ему требовалось время, чтобы понять, чего от него хотят. — Они у нее работают по очереди. Жлобиха. А может, и того...— Что того?— Может, у нее привязанность ненормальная.— Это точно?— Жаловались девчонки, — Величковский наклонился и протер пальцами туфли, на которых опять обнаружил какое-то помутнение.— Так, Лариса Анатольевна, — пробормотал Пафнутьев озадаченно, — значит, и здесь отметилась, значит, и здесь соблазнилась. Надо же, какое разнообразие. А Сысцов?— Что Сысцов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118