Если уж говорить прямо, то она вообще потеряла способность произносить звуки. Не говоря уже о словах. Не говоря уже о показаниях.— Так вот, живет она там же, в той же квартире. Но! — Худолей поднял указательный палец. — Стальная дверь. Решетки на окнах.— Хорошие решетки?— Железные. Узорчатые. Художественная ковка. Бешеные деньги. Спецзаказ.— Почему ты решил, что это спецзаказ?— Потому что все решетки подогнаны под оконные проемы с точностью до миллиметра. И еще потому, что сами мастера мне об этом рассказали. Так что, если тебе понадобится нечто подобное, смело обращайся ко мне. Только помни — это тысячи. — Худолей помолчал и, чтобы у Пафнутьева не оставалось никаких иллюзий, добавил: — Долларов.— Усек, — кивнул Пафнутьев. — Вы поговорили?— Она не открыла дверь.— Ты был достаточно настойчив?— Соседи сказали, что ремонт в квартире продолжался год. — Худолей попросту не услышал вопроса Пафнутьева. — Все, что завозилось в квартиру, перечислять не буду, хотя знаю, что именно завозилось и в каком количестве.— Очень круто?— Пахомова прикупила еще и соседнюю квартиру. Тоже трехкомнатную.— Неужели это все она? — усомнился Пафнутьев.— Я тоже усомнился. И вышел на человека, который стоит за ее спиной. Кошмарная личность.— Говори скорее, мне страшно, — без улыбки произнес Пафнутьев.— Сысцов.— Пропой нам, священник, псалом боевой! — громко и внятно пропел Пафнутьев. Слова, видимо, совпали с его состоянием в этот миг, и он повторил: — Пропой нам, священник, псалом боевой!— Не понял? — озадаченно протянул Худолей.— Песня такая есть. Или псалом. Когда-нибудь я пропою тебе его полностью. Он придаст тебе силы и укрепит ослабший дух.— Спиши слова.— Чуть попозже. У меня все время, все время было ощущение, что перед нами глыба. И Шаланда жаловался на то же. Шаланда жаловался — представляешь? Уточняю — за Пахомовой Сысцов?— Да.— Они в контакте?— Да.— Встречаются?— Гораздо чаще, чем это требуется для мужчины и женщины в их возрасте.— Значит, они не мужчина и женщина?— Партнеры, — твердо сказал Худолей. — Они партнеры, Паша. И давно. Чем занимаются, когда решат важные свои дела, когда подпишут бумаги и поделят деньги... сказать трудно, но оба еще в детородном возрасте.— У них будут дети?— Пока они занимаются чужими детьми. Двое из них в твоей папке.— Пропой нам, священник, псалом боевой, — чуть слышно пробормотал Пафнутьев, но в голосе его послышался рокот приближающейся грозы. — Звоню Шаланде.— Звони Шаланде, — пожал плечами Худолей.Пафнутьев тут же набрал номер и долго ждал, пока там, на том конце провода, в большом, просторном кабинете начальника городской милиции поднимут трубку.— Шаланда, — наконец раздался голос из трубки.— Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя привозил, и все биндюжники вставали, когда в пивнушку он входил! Хорошие слова, а, Жора? Прекрасные слова! От них веет молодостью, тревогой, даже опасностью. Ветер, я чувствую ветер в лицо, когда произношу эти слова.— Слушаю тебя, Паша.— Появилась дичь, Жора. Ты помнишь шелест, сухой, жесткий, резкий шелест голубиных крыльев при взлете?— Продолжай, Паша.— Этот шелест, Жора, не затихает в моих ушах вот уже час.— У тебя в кабинете Худолей? — проницательно спросил Шаланда. — Я угадал?— Ты просто попал в десятку.— Я такой, Паша. Так что там с шелестом? Кто прошелестел над твоей головой?— Сысцов.В трубке наступило молчание. Пафнутьев знал, что связь не оборвалась, он слышал жаркое дыхание Шаланды и не торопил его.— Так, — наконец произнес Шаланда. И опять замолчал.— Недавно, Жора, ты мне что-то говорил о глыбе, в которую уперся и которая не дает тебе прохода.— Говорил.— Это ощущение не исчезло?— Укрепилось. Скажи... Ты на него вышел?— На полпути.— Он засветился?— Я же сказал... Пока только шелест. Но я слышу его очень внятно. Сухой такой, жесткий шелест.— Не такой он уж и сухой, — проворчал Шаланда. — Мне кажется, он перестал быть сухим.— Каким же он стал?— Мокрым. Чтобы тебе, Паша, уж совсем стала понятной моя глубокая мысль, я употреблю другое слово — мокруха. Усек? По твоему молчанию догадываюсь, что усек. Это говорит о твоей неувядаемости. Ты что-то пел про кефаль? Это не кефаль, Паша. Это что-то совершенно другое. Может, даже пиранья. Ты меня слышишь?— Очень хорошо слышу, Жора. Очень хорошо. Я никогда не слышал тебя так внятно.— Одна просьба... Он мой. Понял? Требуй у меня за него что хочешь. Понимаешь, о чем я говорю?— Ты на него вышел?— У тебя, Паша, шелест. А у меня... свет. Блики фар и подфарников. Отражения на воде и в асфальте. Огоньки в глазах и «стволах». Такие дела, Паша.— Может, совместим?— Что? — не понял Шаланда.— Свет и шелест. Так и операцию назовем — «Свет и шелест». Красиво?— Красиво, — согласился Шаланда. Но Пафнутьев понял, что Шаланда согласился только с одним — слова действительно звучали красиво. Больше ни с чем Шаланда не согласился. — Ты познакомился с разделом объявлений в городской газете?— Не успел, — признался Пафнутьев.— Теряешь время.— Исправлюсь, Жора.— Упущенное время догнать невозможно, — умудренно произнес Шаланда. — Это еще никому не удавалось.— Прекрасные слова! Я чувствую, что ты где-то их вычитал.— Есть такая книга... «В мире мудрых мыслей».— Это твоя настольная книга?— Паша... — Шаланда помолчал, давая понять, что он понял издевку и оценил ее должным образом. — Паша, в Уголовном кодексе, который лежит на моем столе, мудрых мыслей ничуть не меньше. Они засветились, Паша. Они принимают меры. Они исчезают.— Насовсем?— Надеются вернуться, но чуть попозже, как выражается один мой знакомый. Ты знаешь, о ком я говорю?— Ты говоришь обо мне, Жора.— Что будем делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118