Во всяком случае, так он убеждал себя.
Глядя на нее, стоявшую в потоке льющегося в открытую дверь света, он понял, что обманывал себя, обманывал с первого раза, как только ее увидел. Опять у него стало горячо в низу живота, и сердце забилось быстрее и готово было выскочить из груди.
Он готов был отнести эти странные ощущения на счет глупости или усталости, но знал, что это не правда. Его ладони жгло желание дотронуться до нее; губы хотели бродить по ее лицу; глаза жаждали наслаждаться ею. И еще — он вдруг сообразил, что до этого никто не брал на себя труда о нем позаботиться, и у него пересохло в горле. Никто не заботился о нем добровольно. Потому, что им самим этого хотелось. От внезапной боли, которую принесло понимание, он нахмурился.
— Этого не требовалось. Мне немного надо.
Она приподняла голову, оглядывая его с ног до головы, как он оглядывал ее предыдущей ночью, и он поежился под этим изучающим взглядом.
— Вы слишком худой, — объявила она, чуть улыбнувшись.
У него потемнело в глазах от желания резко ответить, но тут он понял, что она над ним подшучивает. Ее лицо светилось озорством.
Он прищурил глаза, от чего люди обычно съеживались.
— Белые слишком много едят, — проворчал он.
— Этому вы научились у апачей? — Вопрос был задан совершенно естественным тоном.
Она протянула ему кусок свежеиспеченного хлеба.
— Вместе с другими вещами, — сказал он, не делая попытки его взять.
В его голосе была нотка предупреждения, вызова ей спросить еще что-то. Она приняла вызов.
— Какими же?
— Как пользоваться ножом. Как скальпировать. — Последнее слово прозвучало с резкостью пушечного выстрела. Он не слишком рассчитывал, что она побледнеет, и может, даже уйдет, он уже понял, что она была покрепче большинства женщин — да и мужчин тоже.
— Я думала, что апачи не скальпируют, — заметила она, очевидно, не слишком задетая сказанным.
Он уставился на нее. Это он меньше всего ожидал услышать.
— Обычно нет, — отвечал он, удивляясь, где она могла подцепить эти сведения. Большинство белых мешали всех индейцев в одну кучу и верили, что все они занимались скальпированием. — Но после великой победы они иногда снимают один для религиозной церемонии. Это вроде обязанности перед высочайшими, ниспославшими им победу. Белые, — мстительно добавил он, — сняли чертовски больше скальпов, чем апачи.
В ее глазах вместо осуждения или ужаса появилась заинтересованность.
— За скальп апача было назначено вознаграждение, но охотников за скальпами редко волновало, были это апачи или дружественное белым племя, или даже мексиканцы.
Черт, он говорил больше, чем когда-либо раньше, особенно насчет лет, проведенных с апачами.
Она опустила руку, державшую хлеб.
— Как долго вы были с ними? — спросила она. Он молчал несколько минут, прислонившись к стенке нового стойла и, казалось, старательно разглядывая свои руки.
— Очень долго, — наконец ответил он, сомневаясь, стоило ли отвечать.
— А ваша семья? — Теперь, когда он стал отвечать, она не могла отступиться.
Его глаза потемнели, и она могла видеть, как он замкнулся в себе.
— Я выпью кофе, — сказал он, не обращая внимания на вопрос и беря чашку.
Руки его были без перчаток, все еще красные, но не такие распухшие, как раньше. Она протянула руку и взяла одну его кисть, повернув ладонью кверху. Ладонь была жесткой и мозолистой, но с длинными сужавшимися к кончикам пальцами. Она подумала о том, что он говорил о скальпировании, и представила нож в его сильных, ловких руках. Чего она не понимала — это почему впечатление не было отталкивающим, как должно бы быть. Может, именно потому, что он на это рассчитывал.
Она опять протянула ему корзинку и хлеб, и на этот раз он взял, возможно, подумала она, чтобы больше не отвечать на вопросы.
Он не садился, а ел стоя, старательно пережевывая каждый кусок. Снова она подумала о годах, проведенных им у апачей, годах оставивших на нем неизгладимый отпечаток, отделяющий его от других, но не лишивших цельности. Эта цельность, думала она, толкала его помочь Салли Сью и Чэду, а теперь и ей. Она только хотела бы знать, как снять все защитные слои, прикрывавшие то, что он, очевидно, рассматривал как слабость.
Он закончил есть и посмотрел на нее.
— Как леди вроде вас оказалась здесь?
Ее согрел его интерес.
— У меня умер отец. Он был директором школы в Бостоне, а я учительницей, но когда он умер…
Она на мгновение замолчала, но в его глазах была заинтересованность, и она продолжила:
— Новый директор посчитал неприличным для незамужней женщины жить одной, и меня уволили.
— И?
— Мне всегда нравилось читать про запад, и мне попалось объявление в газете.
— Так что вы решили перебраться на Дикий Запад, — сухо сказал он. — К солдатам, и индейцам, и наемникам.
— И фермерам, и ранчерам, и хозяевам лавок, — добавила она, не спуская с него глаз, пытаясь понять, откуда берется цинизм в его грубом голосе.
— Почему вы не вернетесь туда, где ваше место?
— И где же это?
— Не здесь, — резко сказал он.
Уиллоу взорвалась:
— Мне надоело, что всякий и каждый мне это говорит.
— Они правы.
— Нет, не правы, — сказала она. Глаза его снова заблестели.
— Вы самая упрямая женщина из тех, что я видел.
— Мне и это говорили, — огрызнулась она.
— И у вас не было неприятностей? Не считая этих, — быстро поправился он.
— Частенько. — Она вдруг широка улыбнулась. — Но всегда что-то подворачивается, чтобы выйти из положения. Вроде вас.
— Чтобы выкрутиться из этой, меня будет маловато.
— У меня есть Брэди.
Он чуть не подавился.
— И Салливэн.
— Костоправ, — издевательски сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115