Все кончилось, и я снова, будто в овраг
оступился, провалился в кромешный сон.
Сон был без сновидений. Просто сон, глубокий, как колодец, темный, как подз
емная река. Мое безгласное тело тихо колыхалось в волнах этой реки, медле
нно кружась в неспешных водоворотах, далеко-далеко от поверхности, от св
ета, от жизни и всяческой связанной с ней досадной суеты. Кое-какие звуки,
впрочем, долетали ко мне, в мое укрытое труднопроницаемыми толщами далек
о. Однако я не обращал на них внимания. Заливался телефон, причем нескольк
о раз удивительно настойчиво. Потом звонили и даже стучали в дверь. Но зву
ки были несерьезные, завернутые в вату, как хрупкие елочные игрушки, и игр
ушечными, несерьезными представлялись любые причины, эти звуки порожда
вшие. Несколько раз я вполне сомнамбулически вставал в туалет, пил из-под
крана, прикладывался к «Метаксе». И снова с нежной благодарностью погруж
ался в темную воду забвения...
Пробуждение было внезапным и абсолютно полным. Меня вынесло на поверхно
сть, как утопленника по весне Ч во всяком случае именно такое сравнение
первым пришло мне на ум, когда я доковылял до ванной и взглянул на себя в з
еркало. Дальнейшие описания отменяются. Каждый может сам нарисовать себ
е эту картинку в меру своего воображения. Но гораздо важнее внешнего был
о мое внутреннее состояние. Часы показывали, что после сеанса психическо
й анестезии, блестяще проведенного Стрихнином, прошли ровно сутки. Всего
сутки Ч а каков результат! Никаких страхов и фобий. Никаких депрессий. Чи
стя зубы, принимая ледяной душ, скобля суточную щетину, я ощущал лишь твер
дость и уверенность в себе. Ноль сомнений. Ноль колебаний. Есть железное р
ешение, которое даже не то чтобы созрело, нет. Я с этим решением проснулся.
Я с ним всплыл на поверхность. Дальше Ч больше: постепенно пришло ощущен
ие, что я с ним родился.
Слегка поплутав в охваченных утренней свежестью зеленых дворах, я отыск
ал наконец свою «копеечку» Ч к немалому удивлению, целую и невредимую, е
сли не считать глубокой царапины по левому борту, оставленной давным-да
вно, в те полузабытые уже времена, когда меня убивали в самый первый раз. Н
е скрою, с изрядным трепетом обошел я ее дважды или трижды, потом заглянул
под днище и тщательно исследовал сквозь стекла салон, прежде чем решился
взяться за ручку дверцы. Но поскольку никаких посторонних предметов, вс
яких жестянок из-под пива, проволок, веревок и прочих ужасов, которыми мен
я пугал мой милицейский дружок Шурик Невмянов, не обнаружилось, я решите
льно уселся за руль. Честно говоря, помедлил еще чуток, прежде чем поверну
ть ключ зажигания, потом поплевал через левое плечо, завелся Ч и покатил
в контору.
Я катил в контору, в который раз за это утро убеждая себя в том, в чем больше
меня убеждать не требовалось: так жить нельзя. Не может нормальный челов
ек без достаточных к тому оснований существовать в постоянном ожидании,
что его вот-вот убьют. Нельзя же считать достаточным основанием фанабер
ическое желание написать очередную сенсационную заметку, от которой в к
онечном счете никому ни холодно ни жарко. Подумать только, на одной чаше в
есов какая-то дурацкая статейка, на другой Ч моя жизнь! Я чуть не расхохо
тался. Кретинская статейка, из-за которой я уже целую вечность живу под ст
рахом смерти! Бред собачий. Вдруг вспомнился ведьмак, встреченный мной у
Склифосовского: «Кто смерти все время боится, тот покойник среди живых».
Не хочу быть покойником. Не должны покойники жить среди живых. Это против
оестественно.
К редакции я подъезжал в приподнятом настроении. Железобетонное решени
е, отвердевшее во мне сегодня утром, приятно распрямляло плечи. Я ехал в ко
нтору с единственной целью: написать заявление об отпуске. С завтрашнего
дня. По состоянию душевного здоровья. Я ехал, внутренне почти ликуя, потом
у что знал: в мире не существует причин, способных поколебать меня.
Внизу, у лифта, навстречу мне попался вечно угрюмый юморист Чепчахов. Его
рожа показалась мне еще более мрачной, чем обычно, и я на ходу крикнул ему
с улыбочкой:
Ч Старик, знаешь, как надо смешить людей с твоим лицом? Только до смерти!

В ответ он как-то странно посмотрел на меня, но двери лифта уже сошлись, не
оставив ему возможности для парирования. Чрезвычайно довольный собой, я
выскочил на нашем этаже, влетел в двери конторы и сразу увидел Артема, кот
орый смотрел прямо на меня, улыбаясь своей белозубой улыбкой. Я останови
лся как вкопанный.
Артем улыбался мне со стены. Вернее, с фотографии, приклеенной к большому
листу ватмана. С фотографии, обведенной жирной черной рамкой. С жирными ч
ерными буквами под ней. Эти буквы прыгали у меня в глазах, никак не складыв
аясь в связный текст. «Безвременно... один из лучших... эмболия... щедро отдав
ал... трагическая... коллектив... глубокое соболезнование...» Я столбом стоял
перед этой фотографией, растеряв мгновенно всю решимость, всю увереннос
ть в своей безмерной правоте, и только чувствовал, как слезы наворачиваю
тся на глаза, но все никак не могут вырваться наружу и в бессильной ярости
жгут, жгут, жгут изнутри сухие веки.
Вместе с буквами прыгали мысли. Артем умер. Но причина смерти Ч не эмболи
я. Он убит, его убили при исполнении служебных обязанностей.
Какие-то люди подходили ко мне, говорили что-то участливыми, сочувственн
ыми голосами Ч я никого не слышал. У меня заложило уши. Прыгая, мысли пута
лись. Я отчаянно старался привести их в порядок. Нет, конечно, он умер от эм
болии, от тромба, по чудовищно несправедливой случайности закупорившег
о ему артерию, умер на больничной койке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94