Чувствовал он себя значительно лучше. Гномы перестали что-то бурить у него в затылке, глаза уже не так болели. Желудок все еще напоминал автомобильный аккумулятор, но с этим как-то можно было смириться, если, конечно, ничего в него не класть. Встав, Пол огляделся. Не так уж и плохо они поработали, сообразил он вдруг: еще полтора-два дня, и они закончат. Тут ему пришло в голову, что за неимением лучшего он может поднажать и сам сделать что-нибудь. Хотя он и не мог бы сказать почему, но у него было такое ощущение, что Софи это одобрит.
В первом же ящике, который он открыл, лежало нечто, что Пол сперва принял за наволочку, вот только сшита она была из какой-то тонкой резины или пластика, непонятно из чего, но явно не из ткани. На ящике не было ни номера, ни какой-либо другой пометки, поэтому он расстелил находку на полу, но лучше не стало. Она была четырехугольной, сверху нарисован приблизительный силуэт двери с филенками, петлями и небольшим кружком, обозначающим ручку. Пожав плечами, он свернул «наволочку» и положил на место, снабдив самоклеющейся бумажкой. В блокноте записал «резиновый мат», а потом, испытав прилив легкомыслия, стер запись ластиком на конце карандаша и вывел «Переносная дверь „Акме“». Это выглядело глупо, поэтому, снова стерев написанное, Пол заменил свою фривольность на «прямоугольный плоский резиновый предмет», и на том успокоился.
Под следующим номером пошел конверт, набитый чистыми листами бумаги. Пол сверился со старой красной книжицей, но там ничего подобного не значилось. «Ну и ладно, – сказал он самому себе, – сойдет и так».
Далее была еще одна связка писем в старинных конвертах с викторианскими марками, перевязанная поблекшей красной ленточкой. Чернила от времени выцвели, почерк был убористый и неряшливый. От попыток его разобрать у Пола заболели глаза, поэтому он просто сверил номер по старой описи – 839/N. "839/N – семнадцать любовных писем; собственность Пола Карпентера, эскв. ".
Он уставился на страницу. «Черт бы меня побрал! Ну и совпадение!» Но чернила в описи были почти такими же старыми, как в самих письмах, а датой регистрации значился 1877 год. Пожав плечами, он начал переносить данные в блокнот. И уже скопировав две строчки, заметил, что адрес-то его собственный.
«Приехали!» – сказал он самому себе и потер глаза.
Красная ленточка была завязана тугим узлом, и, пытаясь его распустить, Пол сломал ноготь. Вынув из конверта первое письмо, он посмотрел на дату. Три недели назад.
Пол закрыл глаза, потом открыл их снова. Все равно три недели назад. «Вот черт!»
«Это нечестно! – мысленно закричал он. – Я и выпил всего-то с половиной пинты дрянного лимонадного шанди, это же не так много! Готов поспорить, Дункан и его треклятая Дженни не... Постой-ка. Что это за письма?»
Он снова заглянул в опись и отыскал нужное прилагательное. Прочел его внимательно – четыре раза. Почерк у составлявшего опись был четкий и ясный. Не лобовые письма, не лубковые письма, не ледовые письма. Он осторожно положил красную книжицу на сундук и нахмурился.
«М-да, – подумал он, а потом прибегнул к самообману: – Какой от этого может быть вред?»
Расстелив первое письмо по ближайшей полке, он начал читать:
"Мой милый Пол... "
Тут он остановился и уставился на страницу. У автора этого письма почерк оказался наихудший из всех, какие только бывают за пределами приемной врача. Он прищурился – не помогло. И тут ему кое-что пришло в голову, и Пол схватил блокнот на спирали, в который Софи заносила описания предметов.
Сомнений никаких: почерк тот же.
«Господи Иисусе», – подумал он. Взяв письмо, Пол походил с ним по хранилищу, пока не оказался прямо под одинокой голой лампочкой.
Мой милый Пол!
С тех самых пор, как мы встретились сегодня утром, я не могу выбросить вас из головы. Я только и думаю, что о вас, о том, как вы смотрели на меня, о том, как звучал ваш голос. Сидя у окна, я горевала, что никогда больше вас не увижу, а потом вдруг вы вошли, будто шагнули из моего сна.
Я так люблю вас, что не способна ни о чем больше думать. Я не могу сосредоточиться на работе, вообще ни на чем. О, вы ведь догадались, правда? Не могли не догадаться. Я сижу над кипой нелепых таблиц, изо всех сил пытаюсь не смотреть на вас, и душа у меня не лежит к перебиранию бумажек. Я хочу чувствовать мягкое тепло ваших губ, жгучее волнение, когда вы...
– Черт побери, – пробормотал Пол.
Вы не можете не знать о моих чувствах, – продолжал автор письма, – я читаю это в ваших глазах всякий раз, когда вы смотрите на меня, и совершенно уверена, что и вы испытываете то же, иначе почему вы молчите? Не можете же вы бояться, если я сижу рядом с вами, сгорая от (однако сколько бы он ни пытался, этого слова разобрать не мог; была, конечно, вероятность, что это «деланье» или «жеванье», но Пол в этом сомневался). Возможно, я ошибаюсь, возможно, вам все равно, и я покажусь вам легкомысленной особой. Мне безразлично. Никто прежде не вызывал во мне таких чувств, уж конечно, не клоун Найджел с его нелепым драмкружком, о котором он, кажется, сейчас только и думает. О Пол, скажите что-нибудь поскорей, я не в силах больше сносить неизвестность. Я знаю...
Шаги за дверью. Быстрее, чем бегает по электроконтуру крыса, Пол схватил письма и запихал их назад на полку. Дверь отворилась и вошла Софи.
– Привет, – сказала она. – Ты так и не уходил?
Пол знал, что щеки у него пылают, как красный свет на светофоре.
– М-м... – промямлил он. – Мне не хотелось есть, и я подумал, не сделать ли еще немного.
Между ее бровей залегла складочка, – Откуда такое рвение? Ладно, и много ты успел?
– Ну, честно говоря, не слишком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113