– Всё. Мало мороженого ложат в стаканчик.
– Не ложат, а кладут.
Федька согласно кивнул, добавил ещё унылее:
– Ложат тоже мало.
– Подожди меня, – сказал Илларион Венедиктович, ушёл и вернулся с шестью стаканчиками мороженого, три поставил перед мальчишкой. – Угощайся на здоровье.
Чёрные, продолговатые, чуть раскосые глаза Федьки почти округлились от наивеличайшего изумления. Он раскрыл длинный тонкогубый рот, но произнести не мог никакого даже звука, не то что слова.
– Ешь, ешь, – грустно предложил Илларион Венедиктович.
– Я могу… – Федька в предвкушении удовольствия подержал все три стаканчика в руках. – Ух, и люблю я его!
– Вот и действуй.
«Не пришёл… не пришёл… не СОИЗВОЛИЛ прийти… проспал… продрых… – тупо слышалось в голове Иллариона Венедиктовича. Он тряхнул головой, и в ней стало вроде бы яснее. – А может, и приходил? И не дождался? А может, ещё вернется? А?»
Он уже расправился с мороженым, а Федька только заканчивал старательно и нежно долизывать содержимое первого стаканчика, спросил:
– За что вы меня так?
– Ешь, ешь, – с удовольствием глядя на него, проговорил Илларион Венедиктович. – Ты как здесь оказался?
Не переставая старательно и нежно слизывать мороженое с палочки-ложечки, Федька отвечал:
– Пятнадцать ко… пеек на… шёл… тут вот…
Разговаривать с ним сейчас было трудно, практически невозможно. Илларион Венедиктович терпеливо ждал, пока Федька не отставит последний стаканчик, тогда только спросил:
– Кем ты собираешься стать, Фёдор, когда вырастешь?
– А чего собираться-то? Вырасту и стану кем-нибудь. Отец хочет, чтоб я по его стопам пошёл. Он пожарный у меня. Я сначала согласился: пожары-то редко бывают. А он в прошлом году обгорел. Старуху долго из огня вытаскивал. Она больно толстая была. Правда, медаль получил и премию.
– И ты раздумал идти по его стопам? Ведь спасти человека – это прекрасно!
– Прекрасно, конечно, – согласился Федька. – Меховые, сапоги ему дарили. У старухи-то шесть, сыновей, и всё к отцу приходили. Кто торт принесет, кто что. А один сын, летчик, меховые сапоги принес. Отец не взял. Мамка его потом до ночи ругала и ревела.
– Надо гордиться таким отцом.
– Да я горжусь. Его и по телевизору два раза показывали. Только все говорят, что он мало зарабатывает. – Федька поморщился, пожал плечами. – И за сапоги все над ним смеются. Бабка как вспомнит про них, так прямо чуть не в обморок. Говорят, ходит богу молиться, чтоб отец поумнел.
– Ну, а ты-то как ко всему этому относишься? – пораженный услышанным, спросил Илларион Венедиктович.
– А чего мне относиться-то? Я бы сапоги взял. Унты, вспомнил, ещё они называются. Кра-а-асивые, тё-ё-ёплые! Летчик говорит: вы жизнь моей маме спасли. А отец говорит: жизни цены нету. Я и так, мол, вовсю доволен.
– Замечательный человек твой отец, – задумчиво проговорил Илларион Венедиктович. – Семья у вас большая?
– У-у-у! – Федька, сморщившись, скривил физиономию. – Три сестры у меня. Отличницы. Отец с ними и по грибы, и на рыбалку, а то и всякой ерундой занимается, – осуждающе продолжал он. – Бабочек ловят, жуков, разных, травки сушат. А про меня отец говорит: в семье не без Федьки. Бабка и мамка зато меня здорово уважают.
– За что?
– А я, говорят, в какого-то дядю уродился, а он здорово богатый был. Не то что отец.
Только через некоторое время Илларион Венедиктович заметил, что опять ест с Федькой мороженое и о чём-то думает. Мальчишка был так увлечен старательным и нежным слизыванием мороженого с палочки-ложечки, что не мешал ему размышлять.
Оч-чень грустные были эти размышления. Что же получается? Маленькому человечку уже вдолбили в голову, тоже, естественно, маленькую, немало невернейших убеждений. «Вот неплохо бы, – насмешливо-печально подумал Илларион Венедиктович, – вернуть его в младенчество, изучить при помощи „Чадомера“ и начать воспитывать снова».
– Ведь это смехота! – вдруг возбуждённо воскликнул Федька. – У отца, говорят, золотые руки. Вот машину водить умеет, а у самого машины-то тю-тю. Всем ходит цветные телевизоры чинить, а у самого маленький и это… бесцветный. Бабка говорит: умру, так цветного телека и не погляжу. Мамка ему говорит: погляди, как дочерей родители, одевают. А наши, мол, смотреть стыдно.
– Ну, а девочки что говорят на это?
– А они в отца! Ничего на это не говорят! – чуть ли не заорал Федька возмущенно. – Хохочут вместе с отцом. Он магнитофон сделал. Как мамка с бабкой начнут их всех ругать, он всё это запишет, а потом и включит. И опять – хохотать, а мамка с бабкой – ругаться громче магнитофона. Смехота, смехота одна! Лодку надувную купил. Сейчас парус шьют. Плыть куда-то собираются. Мамка с бабкой ревут. А те хохочут.
– А тебя в плаванье не берут?
– Дурак я, что ли? – искренне удивился Федька. – Там и не поспишь, и не поешь толком. Утонешь ещё. Вон у нас сосед-таксист! У-у-у, мужик! Машина своя, гараж здоровенный! У сына мотоцикл! На штанах блямба заграничная! На даче, говорят, только куриного молока нету!
– Птичьего, – машинально и уныло поправил Илларион Венедиктович. – И ты что, завидуешь?
– А как же!!! Не я один завидую. Все! В школу сын-то таксиста через день ходит или когда захочет. Папашечка его в школьный буфет продукты возит. А мой аквариумы для школы делает! – издевательским тоном воскликнул Федька. – А из-за них уроки пропускать не дают! Понятно?
– Нет, – признался Илларион Венедиктович, – ничего я не понимаю. Тебе надо идти по стопам отца. Пожарным быть не обязательно, а вот стать таким замечательным человеком, как твой отец, надо.
– Не получится! – Федька безнадёжно махнул рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97