– Знал? – У меня от боли сердце зашлось, я стояла перед ним грязная, окровавленная, оскверненная. – Знал?! И терпел? И пользовался? Да?!
– То, что я делаю, нужно людям, – глухо отозвался он.
– Нет! Не нужно, не нужно, не может быть нужно людям то, что дается такой ценой! Нет!.
– А твое освобождение какой ценой добыто?
– Хорошо. Ты прав. Молчи. Я знаю, что я сделаю.
– Нет! – Он схватил меня за руки, вскочив. – Ты этого не сделаешь. Не сумеешь. Ты этим только навредишь. Всем. И ему. – Перес кивнул на Николаоса. – Ему в первую очередь.
– Но так невозможно! Невозможно терпеть и пользоваться. Невозможно.
– Права и ты. Надо обдумать. Но так, чтобы это не повредило нам всем. А сейчас иди вымойся. На тебя страшно смотреть.
Я покорно отправилась в ванную.
Смывая с себя грязь минувшей ночи, я снова и снова представляла себе Николаоса. Вот мы сидим в гостиной. Вот он разговаривает со мной, улыбается, заботится о Чоки. А вот что стояло за всем этим. За моим освобождением. Господи! Но где же в этом мире можно спастись? Где есть такая земля, такая страна, чтобы не было таких мучений, чтобы не зависеть от тех, у кого власть? Нет. Нигде нет. Всюду одно.
Я вымылась, переоделась в чистое и вернулась в комнату Николаоса. Перес сидел теперь на стуле у его изголовья. Я тоже пододвинула стул и села.
Кажется, мы просидели неподвижно более часа. Потом раздался голос Николаоса, голос был слабый, но это был его голос.
– Где я? Кто со мной?
Это было совсем странно, но он спрашивал спокойно.
– Ты дома. – Я опустилась на колени у постели и гладила его щеки. – Это я, Эльвира. И Сантьяго Перес здесь.
– Это хорошо, – спокойно сказал Николаос. – Сантьяго! – Он протянул руку. – Как ты думаешь, когда я смогу встать?
– Думаю, через несколько дней будешь на ногах. – Перес старался, чтобы его голос не дрожал. – Пока тебе надо лежать.
– Хорошо. Я посплю еще немного. Устал. Но вдруг он вспомнил.
– Донья Эльвира, пойдите к девочке. Ей, должно быть, страшно и тревожно.
– Да, сейчас, Николаос, сейчас.
Я машинально кивнула, но он не мог этого видеть. Почти тотчас уснул.
– Какая девочка? – тихо спросил Перес, – Могу я знать?
– Теперь все равно, – отвечала я так же тихо. – Это Ана де Монтойя, дочь тех людей, у которых воспитывались мои дети. В сущности, он спас ее.
Дальше я не стала объяснять, торопясь исполнить просьбу Николаоса.
Я отперла дверь в моей комнате. Ана по-прежнему лежала, вытянувшись под одеялом. Она молча посмотрела на меня. Кроткие глаза ее были полны слез.
– Не плачь, девочка. Все хорошо. Ты можешь встать.
Она села на постели. Я видела ее тонкие руки. Ей было всего четырнадцать лет. Сейчас она как никогда прежде походила на изображение Святой Инессы.
– Ни с кем ничего не случилось? – спросила она прерывающимся голосом.
– Нет.
– И с Николаосом ничего не случилось?
– Нет… Но… Да, случилось. Случилось плохое. Он потерял зрение.
– Из-за меня? Да?
– При чем здесь ты? Это несчастный случай.
– Не обманывайте меня. Это из-за меня.
– Тебе что-то сказали? Кто?
– Никто ничего не говорил мне. Я просто знаю. Сама не знаю, почему, но я знаю.
И она продолжала тихо плакать.
Глава сто семьдесят первая
Ана оказалась не такой, как моя Селия. Она послушно оставалась в моей комнате, но не переставала плакать. Николаос действительно через несколько дней уже встал. Но Перес пока оставил повязку на его глазах.
Затем события начали развиваться странно и быстро.
Мигеля, Анхелу и их сыновей доставили в столицу. Им объявили странный указ королевской канцелярии. Им предписывалось выдать замуж Ану за Николаоса. Титул маркизов де Монтойя и все владения переходили к нему. Таким образом, юный Мигель был лишен и титула и наследственных владений. Воистину несчастный род!
Чиновник канцелярии явился к нам и объявил и Николаосу это решение.
Николаос выслушал молча. Я ни о чем не спрашивала его. Он ощупью вышел в сад. Сел на скамью. Он не хотел, чтобы я или Перес помогали ему. Учился сам двигаться по дому и в саду. Ана тихо сидела в моей комнате. Я оставила ей постель, а себе стелила на полу. Но она была в таком состоянии тихого отчаяния, что даже не заметила этого. О том, что решено выдать ее замуж за Николаоса, я ничего не сказала ей.
Я все же вышла в сад и подошла к скамье, на которой сидел Николаос. Он поднял голову и напряженно прислушался. На солнце его лицо виделось бледным.
– Ты, Эмбер? – спросил он почти с уверенностью.
– Я, Николаос. Мне показалось, ты хочешь говорить со мной.
– Да. Ты можешь послать за этими людьми, за родителями Аны?
– Разумеется. Зачем? Я сейчас же пошлю. Прости, что я спрашиваю…
– Я понимаю, ты хочешь знать… Я просто хочу вернуть им дочь, живую и невредимую. И сказать им, что этого брака не будет. Я не рисуюсь перед тобой. Но я чувствую, пришло время совершить то, что я хотел совершить, если бы умер Чоки. У меня больше нет сил терпеть, переносить все это. Надо все кончить. Останься с Чоки. Не оставляй его и Селию. Обещай мне!
Я не стала отговаривать его, только сказала:
– Да, обещаю.
– Пошли за родителями Аны. И не сердись. Я хочу побыть один.
Я быстро ушла, отыскала в доме Альберто, написала записку и велела ему отвезти во дворец Монтойя и передать Анхеле, непременно Анхеле и никому другому.
Николаос сидел в саду. Он чувствовал легкий ветерок, слышал жужжание насекомых, шорохи листвы. Лицо его было спокойно.
Анхела и Мигель приехали, кажется, слишком быстро. Я ничего не успела обдумать. Меня позвали к воротам. Анхела, похудевшая и напряженная, смотрела на меня тревожно и испытующе. Мигель отворачивал лицо с гримасой досады и злости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144