Он прописал ей микстуру, но готовил эту микстуру и лечил больную наш Иван Алексеев. Мне было любопытно, видится ли Катерина с Шишкиным, и если да, то где, и как поживает неведомая мне Аришка с «верха». Но я не спрашивала Катерину обо всем этом. Я думала, что подобные расспросы унизили бы меня.
– Здравствуй, Катя, – сказала я, – Ты что? Надо тебе чего?
Она покачала головой.
– Как мать? – участливо осведомилась я, – Что Гриша и Андрюша?
– Они-то хорошо. Играют, – девушка улыбнулась, – За все вас я должна благодарить.
– Не стоит благодарности, – быстро произнесла я, – Не стоит.
Я уже давно знаю, и тогда знала, что от самой искренней, горячей благодарности как раз и недалеко до самой искренней горячей ненависти к своему благодетелю.
– Ты садись, Катерина, – я сделала ей знак рукой. Она присела на скамью и посмотрела на рукоделье, разложенное на столе.
– Вот видишь, перебираю, – я вздохнула.
Вдруг мне так захотелось говорить прямо, захотелось, чтобы меня поняли, чтобы мне посочувствовали.
– Как она вышивала, бедная, – заметила я и нагнулась над вышитой жемчугом тканью.
Катерина конечно поняла, о ком идет речь, но промолчала.
– Ты осуждаешь меня? – спросила я.
– Как можно! Судьба, – заметила она кротко.
– А зачем ты сейчас пришла, Катя? – я посмотрела на нее, – Ты ведь не просто так пришла. Ты мне что-то сказать хочешь.
– Может, и хочу, – неопределенно отозвалась она.
– Ну и говорила бы, – я улыбнулась. В этой ее неопределенности было что-то детское.
– Скажу, – протянула она.
– Говори! – я снова улыбнулась.
– И скажу!
– И говори!
Мы будто затеяли с ней смешную игру.
– Вы ведь хотите знать, куда он поехал? – наконец прямо спросила она.
Многие не поверят мне, я знаю, но в первый момент я и вправду не поняла, о ком она говорит.
– Кто? – машинально спросила я.
– Турчанинов, – ответила она. И я уловила в ее голосе иронию.
Я почувствовала, что краснею. Конечно, она не могла понять, как я отношусь к нему. Господи, да ведь она давно поняла, что его, преступника, я жалею больше, чем ее, жертву. И какими глазами она теперь должна смотреть на меня?
– Послушай, Катерина, – начала я решительно, – Вот ты сама говоришь «судьба». Значит, судьба. И я не виновата. А как я к тебе отношусь, ты знаешь, – она хотела было что-то произнести порывисто; должно быть, снова начать благодарить меня, но я не дала ей, сделав нетерпеливый жест рукой, – Нет, послушай! Мне все равно, как ты относишься ко мне. По крайней мере в этом ты можешь быть свободна.
– А я и во всем свободна, – проговорила она неторопливо.
Уж не ревнует ли она? Любит она его? Но мне во всех этих трагических переплетениях не хотелось разбираться.
– Раз уж пришла, говори, что хотела сказать, – бросила я почти жестко.
Она пожала плечами.
– Что особенного говорить-то! К стрельчихе Сироткиной он ездит, только и всего.
Я растерялась. Зачем она мне это сказала? Чего она добивается? Чтобы я ревновала?
– Зачем ты мне это сказала, Катерина? Чего ты хочешь? Я его ни о чем спрашивать не буду. Он может ездить, куда хочет.
– Вы не понимаете меня. То, что вы на него думаете, здесь и близко не лежало.
– Что с тобой сегодня, Катерина? Дразнишь ты меня? Помучить хочешь? Не спрашиваю, за что…
– Да не хочу я вас дразнить, не хочу мучить. Поезжайте вы к ней сами. Вот Мишка Шишкин свезет вас. Пусть она сама вам все расскажет.
– Да что ты говоришь так с сердцем? Не поеду я никуда. Надо будет, он сам все мне расскажет. Не поеду.
– Воля ваша.
– Ступай, Катерина. Бог тебе судья. Вижу, что-то тебя мучает, и не сержусь на тебя. Ступай.
Она глянула на меня и вышла.
Глава сто девяносто девятая
Я твердо решила, что ни о чем не буду его спрашивать. Надо будет, сам скажет. Но если уж быть откровенной, слова Катерины о том, что мои предположения неверны, порадовали меня. Она конечно поняла (чего проще), что в первую очередь я могу заподозрить его в неверности. Но этого нет. Или она сказала неправду? Но что ей нужно? Ясно одно: он ей небезразличен. Я задумалась.
В чем дело с Катериной? А ведь скорее всего вот в чем: конечно, она всегда была неравнодушна к нему. Что бы там ни было, он оставался ее первым мужчиной. При Татиане все было ясно, Татиана была его женой. Вроде как у каждой из них было всегда свое место. И вдруг появилась я. Все переменилось. И вот за то, что я эту перемену внесла, девушка на меня и сердится. Ведь это из-за меня она, должно быть, задумалась о своей судьбе, всколыхнулись в сердце боли, скорби, надежды. Но что же теперь делать? Я всегда была возмутительницей спокойствия.
А с Турчаниновым все оказалось очень просто.
Он приехал и сразу спросил, где я. Прошел в комнаты Татианы и увел меня к себе.
– Ты думала, где я мог быть?
– Думала, – честно ответила я.
– Тревожилась?
– Да, пожалуй.
– Хотелось тебе следить за мной, все вызнать обо мне тайком от меня?
– Я бы не стала так поступать. И не стану.
– К женщине я ездил. Деньги ей отвозил.
– Твое дело.
– Но я хочу, чтобы ты узнала.
– Если скажешь, буду знать.
– Хочу, чтобы ты поехала со мной. Сейчас.
Я молча взяла накидку, сверху покрыла голову ковровым пестрым платком, надела шубку на беличьем меху. На какое-то мгновение, словно бы легким уколом дала себя знать моя прежняя логика. Ведь он мог бы сразу взять меня с собой. Почему он сначала поехал один? Но не все ли равно. Скоро я все буду знать.
Глава двухсотая
Мы поехали в возке. Теперь, зимой, ехать было гораздо легче, чем летом. Земля замерзла. Возок был на полозьях и легко катился по снегу.
У одного строения я вдруг с изумлением увидела совершенно голых мужчин. Они выскочили из дверей и вслед за ними вырвалось облако пара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144