Братья Катерины остались со мной. Я все же решилась ехать в Америку к Санчо. Мальчиков я хотела оставить в доме Питера Айрленда. Но они не хотели этого, хотели ехать со мной. И я взяла их с собой.
После России все воспринималось совсем по-другому. Уже в порту я узнала, где дом Санчо Пико. Помню, как я вошла в сад во внутреннем дворе и увидела его. Я его узнала. Узнала его бородку, совсем седую, и очки. Он сидел в глубоком кресле и читал. Он поднял голову и узнал меня. Тогда он поднялся с книгой в руке, положил ее на кресло, подошел ко мне и бережно обнял. Мальчики смотрели на него.
– Вот и я, – сказала я, – А эти мальчики – из очень далекой страны. Они умные. Попробуй научить их чему-нибудь.
В сад вышла молодая женщина и двое Молодых людей. Это была Мелинда, дочь Коринны, моей сестры, со своим мужем, и ее младший брат Джон-Хуан. Мелинда меня не узнала, а Хуан даже не помнил. Потом какая-то старая женщина с плачем кинулась мне на шею. Это была моя милая верная служанка Нэн Бриттен.
До самой смерти Санчо Пико я уже с ним не разлучалась. А когда он умер, мы с Нэн вернулись в Лондон. Андрей и Григорий остались в Америке. Они занялись книгопечатанием и торговлей книгами, и дело это у них процветает и до сих пор.
После трагической гибели королевы Франции мой старший сын Брюс переехал в Лондон. Сейчас он женат и счастлив в своей семье. В Лондоне теперь живет и мой сын Чарльз-Карлос. И у него семья.
А я, как мне когда-то нагадали, вернулась к истокам. Живу в провинции, хозяйничаю в своем поместье. Дочь мою Селию и зятя Андреаса я так больше и не видела. Анхелита и Мигель живы и счастливы детьми и внуками. Но одно горе омрачило их жизнь – ранняя смерть Аны. Бедная девочка умерла при родах, умер и ребенок. Николаос больше не женился. Он остался жить в семье своего друга. У Чоки и Селии родилось девять детей: шесть сыновей и три дочери. Вот так думаешь, будто жизнь вошла в какое-то устойчивое русло, глубокое, и будет течь себе спокойно. И тут вдруг происходят перемены. Умер Чоки в несколько дней, от воспаления легких. Самая младшая девочка родилась через две недели после его смерти. Ей дали имя Эльвира, ведь так я себя называла в Испании. Горько мне было от этой смерти. Я оплакивала Чоки и каждый день писала дочери, умоляя ее не предаваться горю так отчаянно, ведь ее жизнь нужна ее детям.
Недавно мне привезли из Мадрида большую картину. Теперь она висит на стене в гостиной. И я то и дело подхожу к ней и смотрю. И вот как будто Чоки, мальчик мой, и не умирал. Ведь вот он, вот на этом холсте, вот его лицо, его глаза. Это его сыновья. А вот и еще лица. И в них я различаю и свои черты. И это тоже дети моего Чоки и моей Селии. Вот только дочь мою я с трудом могу узнать в усталой, располневшей женщине, с грустной и милой улыбкой сидящей среди своих детей. А вот эта маленькая девочка, которую она держит на коленях, это моя внучка. Я смотрю, и мне кажется, будто моя внучка это и есть моя дочь. И значит, и сама я еще молода и красива.
Когда я начинала все это писать, я думала, что кому-то что-то смогу посоветовать, поделюсь своим опытом жизни и бог весть что еще. Очень даже глупо. И теперь, прощаясь с вами, я могу сказать только одно: Старайтесь быть счастливыми и не мучить других людей. Вот, пожалуй, и все.

Эпилог
Последние страницы с этими бурными описаниями приключений прекрасной Эмбер уже в типографии. Наборщики набирают текст и, может быть, им интересно. А, может быть, они просто работают и не вдумываются особенно, так даже лучше – меньше ошибок.
А мы сидим в маленьком кафе под открытым небом, то есть не совсем под открытым небом, потому что пестрый тент. Мы сидим за столиком – я и Маргит Ач, моя новая приятельница, она из Будапешта, она там работала в издательстве, а теперь, учитывая сложившиеся обстоятельства, непонятно, где она будет работать, и даже где она и ее дети будут жить. Я бы хотела помочь ей. И две чашечки кофе допиты до половины, потому что мы пьем медленно. И еще мы курим уже по третьей сигарете. Здесь, на набережной Скьявони, напротив самой знаменитой венецианской гостиницы – «Даниэли».
– Здесь жили Мюссе и Жорж Санд, – говорит мне Маргит.
– О! – говорю я.
Я не знала, что они именно здесь останавливались, поэтому я говорю искренне:
– Вы так много знаете, Маргит.
– Мы с ним тоже здесь жили, – говорит она и глаза ее наполняются слезами.
«Мы с ним» – это она и ее муж, о котором мне известно, что он убит в тюрьме. Но, кажется, ей хоть есть о чем вспомнить, а вот мне – не о чем. Я открываю сумочку и вынимаю носовой платок. На стол легонько падает фотография моей Анны.
– Какая красивая девочка! – невольно восклицает Маргит, все еще со слезами в голосе, – Кто это?
Кажется, должно быть ясно, что это моя дочь. Зачем мне таскать в сумочке фотографию чужой девочки? Но значит, уже трудно поверить, что я – мать этой красавицы. И потому я кротко смиряюсь.
– Это моя дочь, – говорю я.
Восклицания и междометия. Маргит открывает свою сумочку и тоже вынимает фотографию.
– Это Андраш и Габор. А вашу как зовут?
– Анна.
Мы преображаемся из двух независимых писательниц в двух одиноких матерей, перебивая друг друга мы говорим о детях. Я рассматриваю фотографию ее сыновей, она смотрит на мою Анну.
– На кого-то очень похожи ваши мальчики, – задумчиво говорю я.
– На своего отца! – кажется, она сейчас громко заплачет, но я этого не хочу.
– Я могла где-нибудь видеть его фотографию? – быстро спрашиваю я. – В какой-нибудь газете, например… Он, кажется, поэт был… Собственно, как его фамилия?
– Андраш Шиманфи, – она смотрит как-то сквозь меня, блестящими от слез глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144