– И вы по-прежнему настаиваете, что вас зовут Джонатон…
– Да. – Моя подлинность и так была слишком хрупка, чтобы выдержать еще и вымышленность псевдонима. Как все-таки Саймон это сделал? – Шмальц, – сказал я, – Саймон Шмальц.
– Теперь вы говорите, что вы Саймон Шмальц?
– Нет. Так зовут человека, пожертвовавшего материалы, которые я хочу видеть.
– Теперь, кажется, что-то есть, – признала она. Сверилась с файлами. – Да. Различные удостоверения личности начала двадцатого века и подборка французских газет. Я принесу.
Она усадила меня за массивный деревянный стол и попросила помощника найти архив Шмальца.
На следующий день шел дождь. Стэси одиноко сидела на кровати и терзала сигарету – ей запрещали курить в помещении. Распотрошенная пачка валялась перед ней на высоком матрасе. Стэси пристально посмотрела на меня и костлявыми руками обхватила лиф льняного платья.
Я сел на ее кровать в уголок.
– Стэси, – сказал я. Развернул что-то на одеяле между нами. – Поговори со мной.
Она бросила взгляд на ряды цифр в расписании поездов Лионского вокзала на 1921 год.
– Значит, ты знаешь, – выдохнула она.
Я кивнул. Назовем это блефом. Я пришел к Анастасии, не имея ни малейшего представления, что держал в руках. И уж точно не представляя ставок в игре, которая за этим последует.
– Ты уже сказал? – тихонько спросила она.
– Нет, – ответил я.
– Скажешь? – Смелее.
– А как ты хочешь?
– Я не могу позволить себе это потерять. – Абсолютно уверенно. Получилось.
– Что ты потеряешь? – спросил я.
– А что я не потеряю, Джонатон?
– Свою книгу.
– Ты жесток.
– Просто честен.
– Плагиатор!
– Яне…
– Зато я – да.
– Ты – что?
– Хочешь, чтобы я сказала прямо? Это тебя осчастливит? Я, Анастасия Лоуренс, совершила плагиат «Как пали сильные».
– Нет.
– Ты не знаешь?
– Я не верю…
– Ноу тебя…
– Ты с ума сошла.
– Послушай меня.
– Кажется, лучше бы ты молчала.
– Я украла рукопись.
– И автор не заметил?
– Автор умер, Джонатон.
– Тоже по твоей вине?
– Она принадлежала Эрнесту Хемингуэю.
– Если это сюжет твоего нового романа, он не слишком убедителен.
– Но у тебя расписание… – Она взяла его с постели, чтобы рассмотреть время убытия. – В какое время суток, по-твоему, У Хедли свистнули рукопись Хемингуэя?
– В твоей истории не чувствуется смысла.
– Тогда подойди ближе.
Я повиновался. Она положила мои руки себе на колени. Удержала их там. Она получила меня. Поцеловала меня.
– Мне нужна помощь, – сказала она, отталкивая меня.
– Потому ты и в психиатрической клинике.
– Мне нужно домой.
– Ради чего?
– Ради Саймона.
– Нет.
– Он не знает.
– Что?
– Что я сделала.
– Что ты меня поцеловала?
– Это было невсерьез.
– Что?
– Я люблю Саймона. Если он узнает о моем преступлении…
– Твой бред – не преступление.
– Зачем ты мне это принес? – Она свернула расписание. – О чем ты думал?
– Блеф. Способ заставить тебя заговорить.
– Тебе нравится то, что ты слышишь?
– Я думал, все просто.
– И уж никак не литературный скандал?
– Это не скандал, Стэси. Это проблема психического состояния.
– Надеешься, я сошлюсь на безумие?
– Надеюсь, тебе станет лучше.
– Лучше обманывать?
– Это уже патология какая-то, – сказал я. – Мертвые авторы не пишут. Как ты могла украсть роман Хемингуэя?
– С этической точки зрения?
– С практической.
– А как ты украл это расписание? – Она вложила его мне в руки. – Я нашла рукопись в той же кипе старых газет. – И она процитировала мне дословно из «Праздника, который всегда с тобой»: «Когда я писал свой роман, тот, который украли с чемоданом на Лионском вокзале, я еще не утратил лирической легкости юности…» – Иди домой, – сказала она. Сняла с шеи маленький ключик. – Увидишь у меня в квартире кофр. Найдешь доказательство. Поверишь. – Она вдавила ключ мне в ладонь, сжав мои пальцы в кулак для пущей сохранности. Когда наши губы встретились, рот ее был влажным. Потом она меня прогнала.
V
В «Пигмалионе» ни души. Двери кабинета закрыты. Накрашенные губы Жанель коснулись глубокой морщины на лбу Саймона. Она слегка дотронулась до него отполированными ногтями:
– Я просто говорю правду, и мы оба знаем, что это правда.
– Это не значит, что нет других соображений. Возможностей, которые мы не имеем права списать со счетов. Очень мало времени прошло, Жанель. Она могла говорить.
– Хочешь сказать, она могла писать.
– И это тоже. – Он смотрел на нее снизу вверх из директорского кресла, которое она не так давно ему купила. – Так или иначе, это важно.
С высоты стола, на котором сидела, она погладила его по голове:
– Ненавижу, когда ты впадаешь в сентиментальность.
– Есть здравые деловые соображения…
– А если бы их не было? Что тогда? А если бы я тебя бросила? У тебя не хватило бы даже средств выкупить мою долю.
– Выкупить твою долю?
У меня есть здравые деловые соображения делать деньги где-нибудь в другом месте. Ты выстроил самую большую галерею в Сан-Франциско, и тебе едва хватает произведений искусства, чтобы ее заполнить, не говоря уже о покупателях, которые за них бы заплатили. Что же касается финансов, мне следовало сбежать со всей наличностью, которую удалось бы прихватить, еще в день твоей свадьбы.
– Если ты ненавидишь сентиментальность…
– Я ненавижу твою сентиментальность по отношению к ней. В нынешнем состоянии она – обуза и помеха: твой брак с ней обанкротит тебя, если она не напишет новую книгу, аванс за которую ты уже потратил. В банкротстве нет ничего романтичного, Саймон. И уж конечно нет ничего романтичного в твоей упрямой привязанности к этой сумасшедшей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103