— Конечно, в своих священных постелях вам нельзя об этом думать — особенно когда вы ерзаете в них, — прокричал гость.
Гута покраснела.
— Наша религия — духовная, — с плачем объясняла она, поворачиваясь к столам. — Мы думаем только о духе! Мы должны двигаться важно, с достоинством. Мы должны быть скромными, усердными и носить плотную одежду. Мы не можем обнажить ноги выше щиколоток, мы не смеем танцевать — это запрещено. Танец — слишком чувственное, низменное занятие. Оно слишком приземленно. В танце невозможно скрыть очертания тела. Это форма проявления чувственности даже у животных.
— Но ни одно из животных не умеет танцевать так, как рабыни, — добавил кто-то из гостей.
Конечно, он был прав. Танец являлся формой выражения невероятной психофизической и психосексуальной важности. Это было не просто инстинктивное выражение древних генетических кодов, а действие, не связанное никакими ограничениями и рамками, последовательное, украшенное и обогащенное тысячами значительных, выразительных культурных, религиозных, общественных тонкостей и ухищрений. Однако под всеми этими наслоениями скрывалась похоть во всей своей древней силе, в неподдельной страсти, — такая же первобытная, как древние кострища, известняковые пещеры и ископаемые предметы, тяжесть и тепло внизу живота. Гута закрыла лицо руками.
Стрелка весов, чаша которых была уже достаточно нагружена дробинками, значительно отклонилась влево, к изображению черепа на левом конце полукруглого диска с делениями.
— Ты прокляла своих богов, — вслух напомнил Аброгастес, и Гута подняла голову.
— Да, господин.
— Значит, ты больше не жрица тимбри.
— Да, господин.
— И больше ты уже не священная дева.
— Да, господин.
— Но ты еще девственница, — сказал Аброгастес.
— Пока господин не пожелает лишить меня девственности, — ответила она.
— Жрицам тимбри не разрешается танцевать, — продолжал Аброгастес. — Но ты теперь уже не жрица Тимбри.
— Да, господин.
— Ты уже не облачена в длинные скромные и тяжелые одежды.
— Да, господин.
За столами вновь засмеялись.
— Кто же ты?
— Рабыня, господин, — ответила она.
— Рабыне позволено танцевать?
— Да, господин.
— Многие рабыни бывают отличными танцовщицами, — заметил Аброгастес.
— Не знаю, господин, — пробормотала Гута.
— Это правда.
— Да, господин.
— Для чего ты живешь?
— Чтобы служить моим господам — незамедлительно, не задавая вопросов, служить как можно лучше! — дрожащим голосом произнесла она.
— Не бойся, — произнес он. — Я не стану приказывать тебе танцевать.
— Спасибо, господин! — просияла она.
— Решение примешь ты сама, — продолжал Аброгастес. — Посмотри на весы.
Гута застонала.
Аброгастес подал знак музыкантам, и они заиграли простую, но захватывающую мелодию, которая родилась в песчаных пустынях Бейиры-II, в таинственных, освещенных лампами шатрах. Рабыня не двинулась с места, и музыканты прекратили игру.
Они взглянула на Аброгастеса, желая узнать, должны ли они продолжать. Он не подал знака.
— Я не умею танцевать! — вновь зарыдала Гута. — Я не знаю, как это делается! Я все равно буду танцевать так неловко, что танец не перевесит чашу!
— Посмотри на весы, — перебил Аброгастес. — Твоя вина уже перевесила все.
— Вы унижаете меня, заставляете танцевать, и это все равно не сможет меня спасти?
— Да, — кивнул Аброгастес.
— Я была жрицей тимбри! — крикнула Гута. — Я была священной девой, поклявшейся сохранить целомудрие, чистоту помыслов, а вы — вы заставляете меня танцевать, как рабыню!
— Ты можешь поступать, как угодно, — ответил Аброгастес. — Оставляю это на твое усмотрение.
— Убейте ее! — кричали гости. — Убейте!
— Прикажите сделать это, господин, убейте ее!
Еще один гость, на этот раз человек, вскочил, в бешенстве глядя на рабыню, и добавил свою дробинку на чашу весов.
К нему присоединился другой.
Пес у ног Аброгастеса приподнялся, оскалив зубы и не сводя глаз с рабыни.
— Спокойно, приятель, — приказал ему Аброгастес. — Спокойно!
Еще один мужчина швырнул дробинку на чашу смерти, за ним второй.
— Господин! — отчаянно крикнула Гута. — Неужели вам ничуть не жаль свою рабыню?
— Нет, — отрезал Аброгастес. — Ты обманула моего сына, Ортога. Ты поощряла преступление. Ты подстрекнула его к мятежу и предательству. Ты умрешь.
— Нет, пожалуйста, господин! — зарыдала она. — Сжальтесь над бедной рабыней!
Аброгастес злобно и нетерпеливо фыркнул и отвернулся.
— Неужели ваша рабыня совершенно вам безразлична, господин?
— В этом зале не найдется никого, кто бы не презирал тебя.
— Но вы, господин?…
— Ты мне ненавистна, — хладнокровно сказал Аброгастес.
Гута опустила голову.
Еще две дробинки упали на чашу смерти, чашу с изображением черепа.
Гута подняла голову и в ужасе огляделась.
— Как ты считаешь? — обратился Аброгастес к старшему из музыкантов.
— Обычно плеть очень помогает, господин, — ответил музыкант.
— Конечно, ее можно пустить в дело в любое время, — кивнул Аброгастес.
— У нее неплохое тело, — продолжал музыкант, — с округлыми, упругими бедрами и прелестными предплечьями. На них хорошо будут смотреться браслеты. Лицо у нее тоже красиво — особенно рельефные скулы; на нем лежит печать сообразительности. Ее длинными, черными, как смоль, волосами, можно воспользоваться кик веревками или покрывалом.
Еще одна дробинка стукнула о чашу смерти.
— Я не умею танцевать! — крикнула Гута старшему из музыкантов.
— Танцевать умеют все женщины, — возразил он.
— Но разве у меня есть способности? — умоляюще произнесла она.
— Откуда я знаю, глупая рабыня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98