Семнадцатимесячная забастовка с восемьдесят седьмого по восемьдесят восьмой год стала одной из самых ожесточенных в истории штата, во время нее лишились работы свыше тысячи рабочих.
Ирвин Блайт был самым стойким противником компромисса, и компания весьма щедро отблагодарила его, положив очень крупную пенсию своему главному управляющему, когда тот отошел от дел и вернулся в Портленд. Да, Блайт был жестким человеком, но это вовсе не значит, что он не любил свою дочь, и ее исчезновение состарило его за эти шесть лет на целую жизнь: он худел со скоростью воды, стекающей глыбы льда весной. Белая рубашка висела на согнутых плечах, воротник болтался вокруг шеи так, что там свободно поместился бы мой кулак. Брюки удерживались на талии лишь благодаря туго застегнутому ремню, и я не уверен, что старику не приходилось регулярно проделывать в нем новые дырки. Все в его внешности говорило о потерях и отсутствии в жизни чего-то важного.
Со стороны Сэндквиста послышалось:
— Полагаю, мистер Блайт, нам с вами следует побеседовать. Наедине, — добавил он, одарив Рут многозначительным взглядом, в котором ясно читалось, что это будет мужской разговор, которому не должны мешать женские эмоции и всплески чувств, какими бы искренними они ни были.
* * *
— Выйду-ка я покурить, мэм, — произнес он.
Рут Блайт в ответ кивнула, наблюдая как туша Медведя прошествовала мимо. Ее правая ладонь, сжатая в кулак, прикрывала губы, словно она все еще пыталась защититься от только что полученного удара. Это она настояла на том, чтобы муж отказался от услуг мистера Сэндквиста. Он согласился только потому, что расследование Сэндквиста не принесло фактически никаких результатов. У меня, впрочем, было чувство, что ко мне он тоже не испытывает никаких теплых чувств. Миссис Блайт была маленькая женщина, но это миниатюрность терьеров, у которых за незначительными размерами скрываются энергия и сила. Я вспомнил сообщения в новостях об исчезновения Кэсси Блайт, лица Ирвина и Рут, сидящих за столом; рядом с ними — заместителя начальника отделения полиции Портленда Эллиса Говарда. Руки Рут судорожно сжимают фотографию дочери. Когда я согласился посмотреть дело, она передала мне запись пресс-конференции, а также вырезки из газет, фотографии и невероятно тощий отчет о расследовании от Сэндквиста. Шесть лет назад я сказал бы, что Кэсси Блайт больше похожа на отца, чем на мать, но спустя эти годы понял, что она скорее напоминает свою маму (или мама дочку?). Они были похожи глазами, улыбкой, даже стричься Рут стала так же, как некогда стриглась дочь. Каким-то странным образом Рут Блайт менялась, все больше и больше напоминая собственную дочь, будто становясь для Ирвина и дочерью и женой, сохраняя в себе что-то от живой Кэсси, несмотря на то, что тень потери все неотвратимее накрывала их.
— Он говорит неправду, да? — спросила она меня, как только Медведь вышел.
На какое-то мгновение я сам был готов солгать, признаться, что я не уверен, что сразу невозможно определить, но не смог этого сделать. Она заслужила, чтобы ей не лгали. Но в то же время, она не заслужила и того, чтобы слышать, что надежды нет и ее дочка никогда к ней больше не вернется.
— Я так думаю.
— Зачем он это сделал? Зачем он пытался причинить нам боль?
— Вряд ли он хотел сделать вам больно, миссис Блайт, вряд ли это Медведь. Его просто ввели в заблуждение.
— Это Сэндквист, правда?
Что я мог ей ответить?
— Давайте я поговорю с Медведем.
Я уже подошел к двери, когда увидел отраженное в окне лицо Рут Блайт: нечеловеческая мука, борьба между отчаянным желанием ухватиться за призрачную надежду, подброшенную Медведем, и знанием того, что надежда эта рассыплется пеплом в ее руке, едва она дотронется до нее. Я толкнул дверь и вышел во двор.
На улице Медведь пыхтел сигаретой и пытался заигрывать с собакой Блайтов. Пес не обращал на него никакого внимания.
— Привет, Медведь.
Я помнил его еще со времен своей юности, когда он был ненамного меньше в размерах и почти такой же недотепа. Он жил в маленьком домике в Экорне вместе с матерью, двумя старшими сестрами и отчимом. Они были порядочные люди: мать работала в Вулуорсе, отчим занимался доставкой содовой. Их уже не было в живых, а сестры жили неподалеку, в Южном Уиндхаме. Это оказалось весьма удобно, пока Медведь проводил три месяца в исправительном заведении в Уиндхаме: он оказался там в возрасте двадцати лет за разбой. Это был его первый тюремный опыт, и ему повезло не преумножить его в последующие годы. Какое-то время он шоферил, потом уехал в Калифорнию; была какая-то разборка, в результате которой появились один покойник и один калека. Хотя сам Медведь в потасовке не участвовал, следовало ждать мести, и сестры уговорили его убраться восвояси. Навсегда. В Лос-Анджелесе он подрабатывал, убирая кухню в какой-то забегаловке, потом снова попал в плохую компанию и закончил в тюрьме Мул-Грик. По сути, злобы как таковой в нем не было, но от этого он не стал менее опасным. Он был слепым орудием в чужих руках, готовым на все ради денег, работы, а то и просто за компанию. Медведь видел мир не совсем таким, каким он был на самом деле. Сейчас он вернулся домой, но, судя по нему, так же, как и прежде, не мог найти себе места, казался потерянным и одиноким.
— Я не могу с тобой разговаривать, — сразу заявил он, едва я встал рядом с ним.
— Почему?
— Мистер Сэндквист предупредил меня, чтобы я не делал этого. Он сказал, что от тебя добра не жди.
— В каком смысле?
Медведь улыбнулся и погрозил мне пальцем:
— У-у, меня не проведешь.
Я шагнул на траву, присел на корточки и вытянул руки ладонями кверху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122