— То, что вы там услышали... — начал он.
— Твоя личная жизнь — твое дело. Меня это не касается, — прервал я его.
— То, о чем он говорил, это не совсем так, как выглядит на первый взгляд.
— Это всегда выглядит не так.
У него на шее появилась красная сыпь и стала быстро распространяться по лицу, как при кори.
— Ты что, шутки шутишь со мной?
— Я же сказал, это твое дело. У меня есть только один вопрос. Если боишься, можешь проверить, есть ли на мне «жучок».
Он минуту поразмышлял, потом приблизился.
— То, что сказал проповедник, правда? Мне наплевать на закон или на причины, почему ты это делаешь. Все, что мне нужно знать, это: он прав в подробностях?
Энсон не ответил. Он посмотрел себе под ноги и просто кивнул.
— Кто-то из охранников мог проболтаться?
— Нет. Никто об этом не знает.
— Может, кто-то из заключенных? Кто-то из местных, кто мог пустить слух?
— Нет, вряд ли.
Я открыл дверцу. Энсону, как настоящему ковбою, захотелось оставить последнее слово за собой. Как и во всем другом, он, похоже, не считал необходимым сдерживать свои порывы.
— Если кто-нибудь об этом узнает, тебе придется несладко, — предупредил он.
Пустой звук. Он и сам это понимал. Я определил это по красным пятнам, выступившим у него на коже, и по тому, с каким усилием ему приходилось напрягать мышцы шеи, чтобы она воинственно выступала из ворота рубашки. Я позволил ему почувствовать себя победителем в этой небольшой словесной перепалке и наблюдал, как он подался назад, к двери, как тогда, когда старался держаться от Фолкнера на максимальном расстоянии.
Тень скользнула по его фигуре, словно большая птица спускалась, описывая в небе круги. Над стенами тюрьмы парили и другие твари. Они были огромные и черные, в ленивых взмахах их крыльев было что-то чуждое природе. Они скользили по небу, но в их движениях отсутствовали грация и красота птичьего полета: их тонкие тела не гармонировали с широкими крыльями. В борьбе с силой притяжения они лениво позволяли туловищу почти коснуться земли, но за секунду до этого начинали учащенно бить крыльями, возвращаясь на безопасную высоту.
Затем одна из фигур оторвалась от стаи и стала по спирали снижаться, с приближением все увеличиваясь и увеличиваясь. Когда она уселась отдохнуть на одной из сторожевых вышек, и я понял, что это никакая не птица. Я уже знал, кто это.
Тело темного ангела было истощено. Темная кожа на его руках обтягивала кости; его лицо было хищно вытянуто; глаза — черны и всезнающи. Он оперся когтистой лапой о стекло, и его крылья, оперенные тьмой, слегка подрагивали. Вскоре к нему присоединились остальные, усевшись на стены и вышки, пока, наконец, не показалось, что они заполонили своей чернотой всю тюрьму. Они не приближались, но я ощущал их враждебность. И что-то еще. Какое-то чувство, что их предали. Словно когда-то я был одним из них, а потом оставил их...
— Вороны, — услышал я голос неподалеку. Это была пожилая женщина. В руках она несла коричневый бумажный пакет, набитый какими-то вещами для одного из заключенных — может, для сына, а может, для мужа, одного из тех, что в седьмой общей камере. — Никогда не видела столько сразу, да еще таких больших.
Теперь они казались воронами: два фута в длину, с обычными лапами, которые были хорошо видны, когда они перебирались с места на место, перекрикиваясь друг с другом.
— Никогда не думал, что они собираются в таких количествах, — заметил я.
— Обычно нет, — сказала она, — но кто скажет, что сегодня обычный день?
Она двинулась дальше. Я забрался в машину, начал отъезжать, но черные птицы в зеркале заднего вида не уменьшались в размере. Напротив, они все увеличивались, даже когда я отъехал от тюрьмы; я чувствовал на себе их взгляд, в то время как частица проповедника распространялась в моем организме, словно рак.
Это мой дар тебе, чтобы и ты мог видеть то, что вижу я!
Помимо тюрьмы и магазина, торгующего предметами, сделанными руками заключенных, достопримечательностей в Томастоне не было, но в северной части города можно было неплохо поесть: домашние пироги и аппетитно дымящийся пудинг, которые подавали местным или тем, кто после тюремного свидания решил поговорить с родными или друзьями за столиком или под тентом. Я купил в аптеке еще одну бутылку с раствором для полоскания и долго освежал им рот на стоянке, прежде чем отправиться обедать.
Маленькое кафе с разнокалиберной мебелью пустовало. В нем скучали только двое стариков, молчаливо провожающих взглядом проезжающие машины, и мужчина лет тридцати пяти в дорогом костюме, сидевший у стены. Его плащ висел на спинке соседнего стула, вилка лежала рядом с тарелкой, на которой были остатки крема и крошки, а рядом с ней — номер «Ю-Эс-Эй Тудэй». Я заказал кофе и присел рядом.
— Неважно выглядишь, — заметил он.
Я поймал себя на том, что перевел взгляд в сторону окна. Отсюда не было видно тюрьмы. Я тряхнул головой, избавляясь от видений темных существ, выжидающих на стенах тюрьмы. Это была лишь галлюцинация. Обычные вороны. Я плохо себя чувствовал после встречи с Фолкнером.
Просто галлюцинация.
— Отличный костюм, Стэн, — сказал я, чтобы отвлечься.
Он показал мне ярлычок.
— Армани. Купил со скидкой и на всякий случай сохранил чек: вдруг меня обвинят в коррупции.
Официантка принесла мне кофе и удалилась за стойку читать журнал. Радио издавало звуки тошнотворной дорожной песни — просто дикий шум и какофония.
Стэн Орнстэд был помощником окружного прокурора, членом команды, сформированной, чтобы вести дело Фолкнера. Именно он убедил меня встретиться с Фолкнером, при полном согласии прокурора Эндрюса, который и устроил наше свидание в камере, чтобы я мог лицезреть условия, которые, похоже, тот сам себе создал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122