— Ну зачем это? — возразила Бенина.— Коли мне там времени хватает, как же я могу оставить вас одну. Они люди добрые и стараются...
— Это сразу видно. Я молю господа, чтоб наградил их за доброту к тебе, и была бы очень рада, если бы дона Ромуальдо произвели в епископы.
— Так уже поговаривают, что его хотят назначить как раз епископом какой-то там епархии на Филиппинских островах.
— Так далеко? Нет уж, этого не надо. Такой человек нужен и здесь, ведь он творит столько добра.
— Вот то же самое говорит и Патрос, его старшая племянница, я вам о ней рассказывала.
— Это та, у которой волосы с проседью, а глаза немного косят?
— Нет, другая.
— Ах да, Патрос заикается, и у нее трусятся руки...
— Вот-вот. Так она говорит, зачем им тащиться за тридевять морей... Уж лучше быть простым священником здесь, чем епископом там, где, говорят, полдень наступает, как раз когда у нас полночь.
— Значит, это у антиподов.
— Но сестра его, донья Хосефа, считает, что лучше получить митру где богу угодно и что она-то готова ехать хоть на край света, лишь бы увидеть преподобного братца на такой должности, какой он заслуживает.
— Что ж, может, она и права. А нам уж придется покориться воле господней^ если уедет в такую даль тот, кто, поддерживая тебя, протягивает руку помощи и мне. Бог все наперед знает, и может случиться так, что зло обернется добром: дон Ромуальдо перед отъездом возьмет да и препоручит нас здешнвхму епископу, а то и самому нунцию...
— Очень может быть. Поживем — увидим. Разговор на этом не был закончен, ибо донья Пака уже
знала этого выдуманного священника, как будто ей довелось увидеть его воочию и побеседовать с ним: Бенина так подробно и красочно описывала их благодетеля, что госпожа мысленным взором видела его как живого. Но мы не станем тратить чернил на изложение дальнейшей болтовни двух женщин на эту тему, а перейдем к вещам более важным для нашей правдивой истории.
— Скажи-ка, Нина, а что нового у Обдулии?
— Да ничего. Что может быть нового у бедняжки. Этот проходимец Лукитас два дня домой носу не кажет. Наша девочка говорит, у него завелись деньги, получил за какого-то набальзамированного и теперь спускает их с потаскушками в веселых домах на улице Бонетильо.
— Господи Иисусе! Отец-то его куда смотрит?
— Когда поймает на какой проделке, поругает, а то и поколотит. Да тому все нипочем. Девочке, правда, свекровь присылает еду, но уж такими скудными порциями, что только червячка заморить. И если б я не носила ей, что могу, бедняжка умерла бы с голоду. Ангелочек наш! А знаете что? В последние дни она как-то повеселела. Такой уж у нее характер. Когда надо бы радоваться, она плачет; когда же есть все причины печалиться — вдруг ни с того ни с сего станет такой веселой, только что в пляс не пускается. Одному богу ведомо, когда на какой лад заиграет эта капI ризная дудочка. Так вот, прихожу я и вижу — она веселая, да-да, сеньора, а все оттого, что вообразила себе что-нибудь хорошее. Да так оно и лучше. Она из тех, кто верит тому, что сам навыдумывает. Только такие люди и могут радоваться в несчастье.
— Это ты верно сказала, с ней иначе не бывает, уж я-то знаю... И она сидит там одна-одинешенька?
— Нет, сеньора, с ней был тот учтивый кабальеро, что иногда заходит к ней по утрам, ну, ваш земляк из рода Дельгадо.
— А-а... Фраскито Понте. Как же, мне ль его не знать. Он из наших краев, вернее, из Альхесираса но все одно. Когда-то был щеголем и, как видно, до сих пор старается держать фасон... Но теперь-то он, скажу я тебе, стар, как замшелый пень... Человек он порядочный, настоящий кабальеро, с дамами держится как рыцарь, нынче такие не в моде, кругом одна невоспитанность и грубость. Понте приходится деверем какой-то кузине моего покойного мужа, сестра его была замужем за... нет, не помню, да и бог с ним. Я рада, что он навещает мою дочь, ей и подобает общаться с людьми порядочными, занимающими в обществе высокое положение.
— Вот уж насчет положения этого самого дона Фраскито я так скажу, что висит он между небом и землей — чистый бриллиант без оправы.
— В наше время был он холостяком из тех, что любят пожить. Служил на хорошем месте, был вхож в знатные дома, а ночи проводил в игорном клубе.
— Сейчас он, ни дать, беден как церковная мышь, потому что ночи проводит...
— Где же?
— В волшебных дворцах сеньи Бернарды на улице Медиодиа-Гранде... В ночлежке, ясно?
— Да что ты говоришь!
— И там он ночует только тогда, когда у него есть три реала, чтоб заплатить за постель в зале, где почище.
— С ума ты сошла, Бенина!
— Я его там видела, сеньора. Бернарда — моя подруга. Это она одолжила нам восемь дуро — вспоминаете? — когда вам пришлось платить за просроченную закладную и послать в Ронду кучу денег.
— Да, да... А потом она каждый божий день приходила требовать долг и тянула из нас все жилы.
1 Альхесирас — город на берегу Гибралтарского пролива.
— Она самая. И все-таки женщина она добрая. По суду взыскивать не стала, хоть и грозилась. Другие много хуже. Надо вам знать, что она богата, держит шесть ночлежных домов и на доходы с них скопила тысяч сорок дуро, вот так-то, все положила в банк и живет теперь на проценты.
— Ну и ну! Что на свете творится... Но вернемся к нашему кабальеро Понте, в Андалусии так его и звали; если, ты говоришь, он беден, то жаль беднягу... Но для нас оно, пожалуй, и лучше: его визиты могли бы бросить тень на репутацию моей дочери, будь он богатым, хоть и старым ловеласом, а не последним бедняком, нищим в сюртуке.
— Я-то думаю,— сказала, смеясь, Бенина, которая при малейшей передышке от тяжких забот проявляла склонность к шуткам,— он туда ходит затем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85