..
— Да никогда мы не говорили подобной чепухи!
— А весь Мадрид это повторяет... Отсюда, из этой гостиной, разошлось по всему городу это недостойное измышление. Меня обвиняют в подлом преступлении, дескать, я строил куры ангелу небесному с белоснежными крыльями незапятнанной чистоты. Знайте же, что ангелов я почитаю; другое дело, если бы Нина была земной женщиной, тогда я не пощадил бы ее чистоты, потому что я мужчина... Знавал я блондинок и брюнеток, замужних, вдов и девиц, испанок и француженок, и ни одна не могла передо мной устоять, ибо я того стою, красота моя не увядает... Но ангелов я не совращал и не собираюсь совращать... Так н знайте, Франсиска, так и знайте, Обдулия... Нина не принадлежит этому миру... ее место — на небесах... Одевшись нищенкой, она просила милостыню, чтобы поддерживать вас и меня... Женщину, которая способна на такое, я не стал бы соблазнять, не мог бы пленить и злоупотребить слабостью... Моя красота земная, а ее — божественная; мое красивое лицо — это бренная плоть, а ее лицо сияет небесным светом... Нет, нет, не совращал я ее, не была она моей, она принадлежит господу богу... Это вам говорю я, Курра Хуарес из Ронды. Вы теперь еле передвигаете ноги оттого, что отягощены грузом неблагодарности... А я легок, как перышко, потому что преисполнен благодарностью... Вы сами это видите... Вы, неблагодарная, налиты свинцом, который гнет вас к земле... сами видите...
Дочь и мать, придя в отчаяние, стали кричать, взывая о помощи, может, соседи услышат. А Хулиана, как женщина смелая и решительная, возмутилась наглыми речами несчастного Понте, храбро подступила к нему, схватила за лацканы сюртука и, сверкая глазами, крикнула:
— Убирайтесь отсюда, да поживей, чучело несчастное, не то я выкину вас с балкона.
Наверняка так бы она и поступила, если бы Илария и Даниэла, подхватив под мышки злосчастного кавалера из Альхесираса, не поволокли его к двери. Привлеченные криками, прибежали привратники и кое-кто из соседей, все четыре женщины вышли на лестничную площадку и объяснили, что человек этот лишился рассудка и из любезнейшего и учтивейшего кабальеро превратился в бесстыдника и наглеца. Фраскито доковылял до следующей площадки, остановился, глянул вверх и крикнул:
— Неблагодарная, неблагодаррр...
И тут страшная конвульсия не дала ему договорить. Из уст его вырвалось лишь хриплое клокотанье,-будто чья-то невидимая рука сжала ему горло. Все увидели, как исказились черты его лица, глаза полезли из орбит, а рот скривился совсем на сторону, чуть ли не к уху... Воздев руки, он горестно воскликнул: «Ах!» и рухнул на каменные плиты так, что задрожала вся ветхая лестница.
Четыре женщины подняли его и снесли наверх, чтобы оказать помощь, в которой несчастный уже не нуждался. Удостоверившись в этом, Хулиана сухо сказала:
— Он мертв, мертвей моего дедушки.
ЭПИЛОГ
Примером исключительного влияния человеческой воли на жизнь больших и малых сообществ была Хулиана, понятия не имевшая ни о каких принципах, едва умевшая читать и писать, но от природы наделенная редким даром организовывать жизнь и направлять действия других людей. Если бы на долю ей выпало управлять не семейством Сапата, а семьей побольше или даже островом или государством, она с честью справилась бы и с этой задачей. На острове доньи Франсиски она с первых же дней после прихода к власти установила незыблемый порядок, все у нее ходили по струнке и никто не осмеливался восстать или даже поставить под сомнение какой-нибудь из ее приказов. Правда, для достижения такого благого результата ей пришлось ввести режим чистейшей воды абсолютизма, основанный на терроре: она не допускала даже робких замечаний со стороны своих подданных, законом служила ее высочайшая воля, средством убеждения — палка.
Система эта, полностью оправдавшая себя во взаимоотношениях с Антонио, вполне подходила и для доньи Паки и Обдулии, обладавших вялым, анемичным характером. Над доньей Франсиской Хулиана обрела такую власть, что та не смела даже прочесть «Отче наш», не испросив на то разрешения диктаторши; а перед тем как вздохнуть, что случалось довольно часто, она бросала взгляд на невестку, как бы извиняясь: «Ты уж не сердись, я разик вздохну». Во всем свекровь повиновалась Хулиане, кроме одного; та требовала, чтобы донья Пака не предавалась грусти изо дня в день, и хоть раба покорно соглашалась, по всему видно было, что приказ этот не выполняется. Вдова Сапаты вступила в долгожданное благополучие понурив голову и опустив глаза, будто разглядывала узоры на ковриках; передвигалась она с трудом, а ее безразличие ко всему, плохой аппетит и неизменно мрачное настроение свидетельствовали о том, что сеньору Франсиску все больше одолевают черные мысли.
Через две недели после переезда семейства на улицу Орельяна властительница решила, что руководить будет гораздо удобней, если генерал будет находиться при подчиненных неотлучно. И она переехала к свекрови со всем своим имуществом, детьми и кормилицей, для чего пришлось сначала расчистить место, выбросив кое-какой старый хлам и часть цветочных горшков и рассчитав Даниэлу, которая, строго говоря, больше мешала, чем помогала. К обязанностям великого канцлера добавились обязанности камеристки, эти услуги Хулиана оказывала и свекрови, и невестке. Таким образом, все оставалось в семье.
Но в нашем мудреном мире полного счастья не бывает: примерно через месяц после переезда доньи Франсиски, отмеченного в хронике семейства Сапата нелепой смертью Фраскито Понте Дельгадо, Хулиане стало казаться, что здоровье ее пошатнулось. Крепкая и сильная женщина, тянувшая лямку не хуже доброго мула, ни с того ни с сего стала страдать недугами, казалось, несовместимыми с ее природным здравомыслием и уравновешенным характером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85