одевался с явной претензией на элегантность и часто посещал не то чтобы салоны — тогда это слово вообще употреблялось редко,— но гостиные в хороших, респектабельных домах. Настоящих салонов было мало, и хоть Фраскито под старость и похвалялся тем, что был в них вхож, на самом-то деле его и духу там не было. На званых вечерах и балах, а также в клубах и других местах, где проводят время мужчины с достатком, Понте Дельгадо из общего тона не выпадал, но и не выделялся ни умом, ни сочетанием корректности и легкой небрежности в той неуловимой пропорции, которая составляет основу подлинной элегантности благородного человека. Выглядел он франтом, тут уж ничего не скажешь: его перчатки, галстук и маленького размера штиблеты всегда были в идеальном состоянии — и дамы смотрели на него благосклонно, но ни одна из них по-настоящему им не заинтересовалась; мужчинам же он казался славным малым, а некоторые из них даже уважали его.
Лишь в нашем испанском обществе случается так, что какой-нибудь захудалый идальго, владеющий полдюжинрй акров пустоши, или чиновник средней руки водит компанию с маркизами и графами, в жилах которых течет голубая кровь, или с денежными тузами, встречаясь с теми и другими на сборищах, слывущих парадами элегантности; сходятся и объединяются те, кто ведет светскую жизнь из тщеславия, ради деловых связей или же любовных похождений, и те, кто пирует, танцует и развлекает дам с единственной целью — заручиться рекомендациями для повышения по службе или же завоевать благосклонность патрона, чтобы безнаказанно прогуливать присутственные часы в канцелярии. Я говорю не о Фраскито Понте — в апогее траектории, по которой он двигался в обществе, он еще не был нищим с утонченными манерами. Нисхождение его с этой вершины стало явным лишь к 1859 году, и с этого времени он героически боролся с судьбой до 1868 года1, отмеченного черным цветом в истории его жизни, ибо в этом году наш горемычный кавалер упал на самое дно глубокой пропасти, выбраться из которой так и не смог до конца своих дней. Состояние свое он прожил за несколько
1 В 1859 г. Испания начала войну с Марокко, в 1868-м — произошла революция, в результате которой была низлодоена Изабелла II.
лет до революции, которая отняла у него и приличную должность, дарованную ему Гонсалесом Браво; уволен он был без выходного пособия, а сбережений никаких не осталось: не в его натуре было откладывать на черный день. Вот и пришлось бедняге жить как птице небесной — чем бог пошлет и уповать на сострадание некоторых добрых друзей, иногда приглашавших его к обеду. Пришлось ему сносить и голод, и недостаток в одежде, он оказался лишенным того, что больше всего любил, и в такой жестокой передряге его врожденные деликатность и самолюбие явились для него камнем на шее, который тянул несчастного ко дну, чтобы он поскорей захлебнулся: Фраскито был не из тех, кто способен настойчиво домогаться помощи у друзей, чтобы, как говорят в народе, «выцыганить» хоть что-нибудь, и лишь в редчайших случаях, когда ему грозила полная катастрофа и чуть ли не смерть, он осмеливался протянуть руку, прося помощи, причем рука эта во имя приличий была затянута в перчатку, пусть рваную и расползающуюся, но все-таки в перчатку. Фраскито скорей умер бы от голода, чем уронил бы свое достоинство. Однажды он зашел в харчевню Бото, чтобы съесть косидо на два реала, лишь бы не идти в порядочный дом, где принимали приветливо, но не щадили чувство собственного достоинства гостя, отпуская грубые шуточки и открыто намекая на его положение нахлебника и дармоеда.
Насмерть перепуганный грозящей бедой, Фраскито усердно искал заработка, который позволил бы ему хоть как-то существовать, но полное отсутствие каких бы то ни было талантов затрудняло эту и без того нелегкую задачу. И так он старался, что время от времени находил работу, разумеется, несовместимую с его прежним положением, но позволявшую ему прожить какое-то время, не теряя достоинства. Соблюдение правил хорошего тона хоть в какой-то мере прикрывало нищету Фраскито. Когда его устраивали репетитором в коллеж или счетоводом в сапожную мастерскую на улице Сеговия, где он не только вел счета, но и сочинял письма, это была, конечно, милостыня, но так хорошо замаскированная, что Фраскито не считал за бесчестие принять ее. Так влачил он несколько лет жалкое существование, снимал комнатушки в южных районах Мадрида, не смея даже пройтись по центральным или северным кварталам из страха повстречать кого-нибудь из своих знакомых — не дай бог увидят его в стоптанных ботинках и обветшавшей одежде: терял одно за другим места, искал другие и согласился наконец, не без сомнений и переживаний, на должность агента или коммивояжера мыловаренного завода, ходил из лавки в лавку, из дома в дом, предлагая товар и добиваясь иногда кое-какого сбыта. Но не было у бедняги ни ловкости, ни хитрости для такого беспокойного занятия, и с ним очень скоро распрощались. Напоследок бог послал ему двух пожилых женщин с окраинной улицы Сан-Андрее, которым он помог вести счета при ликвидации торговли свечами, они малыми партиями продавали остатки товара приходским церквам и религиозным конгрегациям. Работы было не ахти как много, но за нее он получал по две песеты в день, на которые каким-то чудом ухитрялся жить, снискивая и пропитание, и ночлег, ибо к тому времени своего дома у него уже не было.
Еще с восьмидесятого года Фраскито, дойдя до крайней нужды, решил отказаться от найма жилья и, проведя не один день в положении улитки, несущей свой дом на себе, договорился с Бернардой, хозяйкой ночлежного дома на улице Медиодиа-Гранде,— та оказалась женщиной с пониманием и умела разбираться в постояльцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85