— Приличия тут ни при чем, я с Альмуденой только потому, что он несчастен. Бедняга любит меня... а я смотрю на него как на сына.
Искренность, с которой говорила Нина, не дошла до сердца доньи Паки, она по-прежнему сидела в кресле, держа на коленях выкупленные ножи, и продолжала свое:
— Ну, я-то знаю, что сочинять ты мастерица, так все изобразишь, что и грехи свои выставишь добродетелями, но все равно я тебя люблю, Пина, признаю твои достоинства никогда тебя не оставлю.
— Спасибо, сеньора, большое спасибо.
— Всегда у тебя будет и пища, и кров над головой. Ты служила мне, была со мной и поддерживала меня в несчастную пору моей жизни. Ты добра, очень добра, но не перегибай палку, не говори мне, что ты вела в мой дом слепого мавра, не то я подумаю, что ты сошла с ума.
— Да, сеньора, я вела его в ваш дом, как в свое время привела сюда и Франсиско Понте — из милосердия... Если было оказано милосердие, то почему отказывать в нем? Или для господина в сюртуке — одно милосердие, для нищего в отрепьях — другое? Я так не считаю, все одно... Вот почему я и вела его к вам. Если вы его пустите, это все равно что пустить меня.
— Тебя я всегда пущу... то есть не то чтоб всегда... [ хочу сказать, сейчас у нас нет места в доме... Нас четверо, видишь... Может, завтра зайдешь? Устрой того нечастного в хороший ночлежный дом... нет, что я говорю —
больницу... Тебе стоит только обратиться к дону Ромуаль... Скажи, что я его рекомендую, что считаю как бы воем... О господи, сама не знаю, что говорю!.. Что он как твой... В общем, сама сообразишь. Может даже, его приютят в доме самого сеньора Седрона, у них, наверно, много. Ты говорила, что это такой большой дом, будто белый монастырь. А я, как тебе известно, существо слабое на героические поступки не способна, не могу во имя добродетели общаться с грязными и вонючими нищими. Не гордыни, нет, все дело в моем желудке и в моих нервах... >т отвращения могу богу душу отдать, ты же знаешь. А ты сейчас в таком виде! Я люблю тебя по-прежнему, но что я могу поделать со своим желудком, сама знаешь... Увижу волосок в еде — и меня выворачивает наизнанку, три дня ничего есть не могу. Возьми, что нужно, из своих вещей... Хулиана принесет, тебе необходимо переодеться... Слышишь, что я говорю? Почему ты молчишь? А, понимаю. Притворяешься смиренной, чтоб скрыть гордыню. Ладно, я все тебе прощаю, ты знаешь, как я тебя люблю, как я к тебе добра... Одним словом, знаешь меня... Что ты сказала?
— Ничего, сеньора, ничего я не сказала, мне нечего сказать,— глубоко вздохнув, промолвила Бенина.— Бог с вами.
— Но ты не должна сердиться на меня,— дрожащим голосом добавила донья Пака, шаркая ногами по коридору, как бы провожая Бенину на расстоянии.
— Нет, Сеньора, я не сержусь...— ответила старушка, глядя на госпожу скорей с состраданием, чем с гневом.— Прощайте, прощайте.
Обдулия проводила мать обратно в столовую и сказала:
— Бедная Нина!.. Уходит. А знаешь, мне интересно было бы взглянуть на этого ее мавра и поговорить с ним. Ох уж эта Хулиана, во все ей надо сунуть свой нос!
Донья Франсиска, терзаемая жестокими сомнениями, не знала, что сказать, и снова принялась осматривать вернувшиеся в дом ножи. Тем временем Хулиана проводила Нину до двери, легонько касаясь рукой ее плеча, и на прощанье ласково сказала:
— Не огорчайтесь, сенья Бенина, у вас ни в чем не будет недостатка... Я прощаю вам дуро, который одолжила на прошлой неделе, помните?
— Да, сеньора Хулиана, помню. Спасибо.
— Ну и хорошо, вот, возьмите еще один дуро, чтобы устроиться где-нибудь на ночь... А завтра приходите за своими вещами.
— Отдай вам бог сторицей, сеньора Хулиана.
— Нигде вам не будет так хорошо, как в «Милосердии», если хотите, я сама поговорю об этом с доном Ромуальдо, вы, наверно, стесняетесь. Мы дадим вам рекомендации, донья Пака и я... Моя уважаемая свекровь доверяет мне во всем, отдала все деньги, чтоб я вела хозяйство и выделяла ей, когда потребуется. И пусть благодарит бога, что ее деньги попали в такие руки.
— В хорошие руки, сеньора Хулиана.
— Идите устраивайтесь, а потом я скажу вам, что делать дальше.
— Ну, я-то, может, и без подсказки знаю, что мне делать.
— Как вам угодно... Если не хотите искать себе пристанища...
— Поищу.
— Тогда — до завтра, сенья Бенина.
— Ваша покорная слуга, сеньора Хулиана.
И Бенина быстро спустилась по ступеням, ей хотелось поскорей выйти на улицу. Когда дошла до слепого, поджидавшего ее неподалеку, тяжкое горе, от которого сжималось ее сердце, излилось горючими слезами, в отчаянии она стучала себя по лбу кулаком и восклицала:
— Неблагодарная, неблагодарная, неблагодарная!
— Ты не плачь, амри,— нежно сказал Альмудена, но голос и у него дрожал.— Твой госпожа плохой, ты есть ангел.
— Боже мой, какая неблагодарность! Что за мир, что за люди! Творить добро — только бога гневить...
— Мы уехать далеко, амри... далеко. Ты презирать этот дурной мир.
— Бог видит, что у кого в душе, и что у меня — тоже видит... Гляди, владыка земной и небесный, гляди хорошенько!
XXXIX
После этих слов Бенина дрожащей рукой отерла слезы и стала думать о практических делах, каких требовали сложившиеся обстоятельства.
— Уйти, мы уйти отсюда,— повторил Альмудена, беря ее за руку.
— Куда? — отупело спросила Бенина.— А, знаю! К дону Ромуальдо.
И сама изумилась, произнеся это имя,— она уже сама себя не понимала.
— Румуальдо есть выдумка,— заявил слепой.
— Да, да, это я его выдумала. А тот, который принес моей госпоже богатство, должно быть, другой, не настоящий... сам черт его придумал... Да нет, что это я, это мой не настоящий... Поди разберись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85