А я подсел к их старшему.— Кто вы? — спросил я.— Капитан медицинской службы Труханов. Прикажите нас развязать.— Сейчас развяжем, — пообещал я. — Что за люди с вами?— Моя команда, медики.— Почему у вас нет документов?— Мы выполняем особое задание командования.— Мы тоже выполняем особое задание, но документы у нас есть.— У нас задание максимальной секретности.— Какое?Он даже позволил себе повысить голос:— Вы что, не поняли, что я сказал? Задание сверхсекретное!Ему было лет сорок. Мужик как мужик. Лицо круглое, сильно обветренное и загорелое, как у людей, которые все время проводят под открытым небом.Нормальный вроде мужик, но чем-то он мне не нравился. Гонор — само собой. Но что-то еще было. Взгляд бегающий какой-то. С чего бы?— Кому непосредственно вы подчиняетесь? — спросил я.— Этого я не имею права вам сказать.— Тогда скажите то, на что имеете право.— Я ни на что не имею права. А если будете продолжать свой допрос, пойдете под трибунал!— Что-то больно часто сегодня у нас идет речь о трибунале, — заметил я. — Вы — второй, кто мне этим грозит. Всего за сорок минут.— Вы развяжете меня, наконец, или нет?— Пока — или нет. Не выступайте, капитан. Если бы мы не появились здесь, эти сыромятные ремешки были бы у вас не на руках и ногах, а на горле. Вам не кажется, что со своими спасителями следует обращаться поделикатнее?Он хотел что-то ответить, но в этот момент меня окликнул Док:— Сережа, взгляни-ка, что я тут нашел!Док был единственным, кто не признавал прозвищ, а обращался ко всем по имени: Сережа, Сеня, Дима, Олежка. В обычное время, конечно. На операциях — там другое дело. Там не назовешь Трубача Колюней — он просто не поймет, что это к нему обращаются.Я оставил капитана Труханова обдумывать ответ, а сам подошел к Доку. Он сидел на корточках возле разворошенной спортивной сумки.— Что же ты нашел?— Вот — рация.— Понятно, рация. По ней они, видно, и вызвали помощь, когда увидели, что попали в засаду.— А вот эта штука поинтереснее.Он показал мне какой-то термос не термос, но что-то вроде термоса — только не с плоским дном, а с заоваленными углами.— Что это такое? — спросил я.— Это называется «сосуд Дьюара». В таких сосудах хранится сжиженный газ, обычно азот. При температуре, если мне не изменяет память, минус двести восемьдесят шесть градусов. Подставь ладонь.Я подставил. Док нажал какую-то кнопку, из носика выл стела белесая струйка, и я ощутил, как мою руку словно бы ожгло кипятком.Я судорожно зачесался, одновременно сообщая Доку все, что думаю о его манере разъяснять командиру научные вопросы.— Ничего страшного, — успокоил меня Док. — А вот если подержать руку под такой струей минуту-другую, она остекленела бы и при ударе разлетелась, как ледышка.— Только не доказывай! — прикрикнул я, на всякий случай убирая руки. — Я тебе и так верю. На хрена им этот Дьюар?— Вообще-то он применяется в медицине для быстрой заморозки тканей. Живых тканей.— А на кой черт их замораживать, если они живые?— Чтобы сохранить жизнедеятельность. Например, при трансплантации органов, когда почку погибшего человека вживляют больному. При определенном температурном режиме жизнеспособность почки может сохраняться достаточно долго.— Что все это значит? — спросил я.— Полагаю, это мы сейчас выясним.Док положил сосуд Дьюара в сумку и взялся за коробку, похожую на автомобильный холодильник.Его остановил крик капитана Труханова:— Не прикасайтесь к термостату! Я вам приказываю от имени командования: отойдите от термостата!Лицо капитана было перекошено — то ли от гнева, то ли от страха. Но если тут еще можно было гадать, то выражение лиц остальных семерых не вызывало вопросов: в них был нескрываемый ужас.— Эй, капитан, поды суда! — окликнул меня от группы чеченцев какой-то рыжебородый мужик с зеленой исламской перевязью на голове. — Говорю, поды! Важный дэло скажу!Ну, почему бы и нет. Я подошел.— Я — полевой командир Иса Мадуев, — назвался он. — Я тебя знаю. Ты от меня у Чойбалши еле ушел.— Привет, Иса! — сказал я. — Какая приятная встреча. Только ты все перепутал: это ты от меня еле ушел, а не я от тебя.Но его сейчас волновало другое — и как я понял, не на шутку. Он показал своей рыжей бородой в сторону капитана Труханова и его медиков.— Эти люди — очень плохой люди. Очень, очень плохой!— Зато ты очень хороший. Это ты хочешь сказать? — спросил я.— Ты слушай, что тебе говорит старший человек! Я тебе говорю: это очень плохой люди, они у мертвых глаза вырезают!— И уши обрезают — тоже они? И животы вспарывают? И головы отрубают? И кожу сдирают? Иса помрачнел.— Это — гнэв моего народа, — хмуро объяснил он. — Нэт плотины его сдержать. И люди — совсем другой люди! Мы следили за ними восемь дней. Фотографии делал, скрытно, телевиком. На камеру снимали, тоже скрытно, издалека. Не веришь мне?Посмотри в той сумка, сам увидишь. Там отпечатанные снимки есть, негативы есть, пленка в камера есть. Они не только у наших глаз брал, кровь брал, у русских тоже брал. Сам смотри, своими глазами смотри!Я не заставил себя упрашивать. Быстро распотрошил содержимое хурджума, на который показал Иса. В нем действительно было три фотоаппарата с полуметровыми телеобъективами, японская видеокамера с крошечным монитором, с десяток непроявленных пленок и штук двадцать крупных снимков. Я перебрал снимки, и мне едва плохо не стало — на каждом из них, где отчетливо, а где не слишком, но было одно и то же: эти медики во главе со своим капитаном колдуют над трупами, лица прикрыты марлевыми полумасками, на руках хирургические перчатки, а в пальцах — то скальпель, то что-то вроде ножниц, то пила вроде маленькой ножовки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133