Она описала Мерфи, этого неблагодарного пса, и что значит быть безработной в обществе, где ценность личности определяется главным образом тем, сколько он зарабатывает.
Дункан нахмурился.
— Значит, все настолько выродится? Стоит ли все это тех страданий, которые мы пережили в надежде заложить основы великой цивилизации? — произнес он разочарованно, что было неудивительно, если вспомнить те жертвы, которые он и другие люди приносили ежедневно в своей отчаянной борьбе за свободу. У Фиби не хватило мужества рассказать ему о подоходном налоге и национальном долге, СПИДе и растущей преступности, или о напряженной обстановке на Ближнем Востоке. Ей казалось бессмысленным обременять Дункана бесполезными знаниями; он играет свою роль в своем времени, и этого более чем достаточно. Она решила, что слова Шекспира могут оказаться правдой весь мир действительно театр, а люди актеры, назначенные на роли еще до того, как они вышли из-за кулис.
— Да, — согласилась она. — Но мы живем в великой стране, Дункан. Другой, подобной ей, нет на всей Земле.
— Расскажи мне что-нибудь о ее народе, — сказал он с трогательным любопытством. — Только попроще.
Она улыбнулась. — Ну, например, мы отмечаем «Четвертое июля», мы называем его Днем независимости. Люди празднуют подписание Декларации независимости. Они готовят пищу на свежем воздухе: хот-доги, кукурузные початки, бифштексы и гамбургеры и все такое, а вечером устраивают фейерверки — разноцветные взрывы в небе.
Глаза Дункана заблестели. Фиби не знала, верит ли он ее рассказу или просто хочет развеселить ее, и в тот момент это было неважно. Самое главное он слушал.
— Вы едите собак? — спросил он с усмешкой, но Фиби понимала, что он встревожен.
Она объяснила, что такое «хот-дог».
— А! — сказал он. — Что-то ужасное, судя по твоему рассказу. Тем не менее, Бен Франклин и его компания обрадуются, узнав, что люди их не забудут. Нам было нелегко прийти к согласию в Филадельфии.
— Помнят, а как же! — заверила его Фиби, прикоснувшись к его руке. — Больше двухсот лет подряд отмечают ежегодно. И много других американцев умерли за то, чтобы сохранить начатое мистером Франклином, тобой и другими людьми. — Фиби едва не слышала звуки флейты и барабана, но ее не волновало, что ее слова звучат сентиментально: в душе она всегда была патриоткой. — Впереди много проблем, Дункан, и очень больших. И наша страна далеко не идеальна. Но, стремясь к идеалу, нация движется вперед.
— Да, — согласился Дункан. — А люди, правда, будут гулять по Луне?
— Это только начинается, — сказала Фиби. Она нахмурилась, снова вспомнив о Симоне и том вреде, который девушка может причинить, несмотря на яростные уверения, что она слишком любит Дункана, чтобы выдавать его англичанам. Иуда тоже когда-то любил Христа.
— Что тебя беспокоит? — спросил Дункан, который научился читать по ее лицу с большей легкостью, чем ей бы хотелось.
— Симона уверяла, что не приведет англичан на Райский остров. Но я все равно боюсь. Нужно помнить старую поговорку: «Никто не сравнится в ярости с отвергнутой женщиной».
Дункан улыбнулся.
— Да, — согласился он. — Мужчины на свое горе забывают об этой особенности женской натуры. Однако мы не можем держать островитян в заточении, чтобы они не выдали нас. Конечно, кроме них это могут сделать и другие, например моряк, охваченный завистью. У нас есть двое или трое новых людей в команде. Или один из туземных парней, желающий повидать большой мир и, которому нужно золото для выполнения своих планов…
— Если ты пытаешься успокоить меня, — заметила Фиби, — то избрал неверный метод.
— В реальности никогда не найдешь спокойствия, — возразил Дункан. — Но, тем не менее, мир таков, какой он есть, и опрометчиво позволять себе забывать это. А теперь, — сказал он, вставая с койки, чтобы снять одежду и погасить лампу, — мы должны поспать, мистрисс Рурк. Завтра предстоит трудный день. Это был здравый совет, но прошло больше часа, прежде чем им удалось закрыть глаза.
Проснувшись утром, Фиби обнаружила, что Дункан, как обычно, уже покинул каюту. Она постаралась вымыться, насколько позволяли условия, Кэти Ли Гиффорд не смогла бы петь и танцевать на этом корабле, и надела платье из сундука, который собрала для нее Старуха. Одевшись и принарядившись, она отправилась на камбуз и там торопливо проглотила завтрак из каши и чудесных толстых кусков бекона.
Соблюдать тайну было уже бессмысленно, однако Симона упрямо оставалась в трюме. Она взяла еду, принесенную Фиби, и набросилась на нее с жадностью, которой не смогла скрыть. Фиби села на ящик и молча смотрела, как она ест.
— Ты, по крайней мере, выходила на палубу? — спросила она, когда Симона проглотила последнюю крошку.
— Конечно, — ворчливо ответила Симона, но с ноткой завистливого одобрения в голосе. — Я выходила ночью, когда на палубе остаются только часовые. Они делают вид, что не замечают меня.
— Ты платишь большую цену за свою гордость, — заметила Фиби — Ты могла бы пользоваться койкой первого помощника, а также свежим воздухом, пищей и водой в неограниченных количествах. Но вместо того сидишь здесь, в темной дыре, как Иосиф на дне колодца. И, что самое главное, истязая себя, ты ничего не доказываешь, кроме того, что поглупела от постигшего тебя удара.
Симона на мгновение опустила голову, и Фиби почувствовала угрызения совести, в ее намерения вовсе не входило уязвить девушку. Конечно, кроме иногда возникающего у нее желания выцарапать Симоне глаза за то, что она томится по Дункану с такой упрямой преданностью, и то это желание было чисто фигуральным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101