Однако она наверняка может довериться Алексу, своему тайному принцу, который в ее мечтах спасал ее от стольких драконов, ведьм и волосатых троллей.
— Чем дальше, тем невозможнее он будет, — предсказал Алекс. В его голосе чувствовалась явная грубоватая любовь. Его отчаяние, как внезапно поняла Филиппа, отчасти проистекает от невозможности сражаться рядом с Дунканом, помочь своему другу преодолеть трудные времена. — А что с нашей прелестной Фиби? Она жива и здорова?
Наконец-то нашлись хорошие новости, которыми можно его обрадовать. Филиппа улыбнулась.
— Фиби станет матерью, — сообщила она, покраснев. Все до единой гувернантки учили ее, что о таких вещах не говорят с мужчинами, но это же был Алекс! С ним она могла говорить обо всем. — Я думаю, она очень рада.
Очередная пауза, полная какого-то смысла, который Филиппа не вполне уловила.
— А Дункан? — спросил Алекс хрипло, даже резко. — Как он встретил эту грандиозную новость?
Филиппа ответила не сразу.
— Мне кажется, он боится чрезмерного счастья, — сказала она. — Кроме того, его волнуют и другие проблемы.
Алекс только кивнул, и Филиппа так и не узнала, продолжится ли их разговор, потому что все испортил Дункан, как это присуще старшим братьям. Он появился в дверном проеме, маяча там, как грозовая туча, принявшая облик человека.
— Иди ужинать, Филиппа, — сказал он.
Помня о просьбе Фиби, Филиппа придержала язык и ушла в дом. Она утешала себя теорией, что вовсе не выполняет приказ назойливого брата, а идет ужинать, потому что проголодалась и больше ни по какой другой причине. «И после этого Дункан имеет наглость, — думала она с яростью, — называть короля тираном!»
Алекс казался еще более худым, слабым, печальным, погруженным в себя человеком. Разочарование Дункана неизмеримо усилилось при взгляде на своего друга, и именно поэтому он был так резок с Филиппой. Он пообещал себе, что потом найдет ее и извинится.
— Я слышал, что ты станешь отцом, — сказал Алекс, не глядя на Дункана. После ухода Филиппы он взял стакан со столика, стоящего рядом с креслом, и наполнил его из графина. — Ром, — объяснил он, хотя никто ни о чем не спрашивал. — Проклятье всех пиратов.
— Мне тоже, — сказал Дункан, и Алекс, налив второй стакан, протянул его другу.
— Мы празднуем, — спросил Алекс, сделав большой глоток, — или у нас поминки?
— Со временем узнаем, — ответил Дункан. Он поднял стакан, хотя Алекс не смотрел на него, и осушил его единым глотком. На его глазах выступили слезы, в горле вспыхнул пожар, а в голове промелькнула мысль, что он превратился в старую деву, которой не по силам порция хорошего контрабандного пойла. — Как ты себя чувствуешь, мой друг? Расскажи, как будто я ничего не знаю.
— Я гнию от самой сердцевины, как плод, упавший с дерева, — ответил Алекс. Отсутствие эмоций в его голосе свидетельствовало, что он сам верит в свою мрачную аналогию.
Дункан снова наполнил стакан и подошел к мраморному парапету, глядя на море. Обычно вид океана успокаивал его, давал силы, но сегодня вечером он увидел только массу воды, бессмысленно занимающую место.
— Возможно, тебе бы стало легче, — сказал он, наконец, — если бы ты перестал себя жалеть, оторвал от стула свою задницу и занялся бы чем-нибудь полезным.
— Суровые слова, — заметил Алекс бесцветным голосом.
Дункан предпочел бы, чтобы его друг швырнул в него стаканом, обругал последними словами или дал хорошего тумака, как бывало в старые деньки. Конечно, ничего подобного не случилось, потому что силы покинули Алекса Максвелла. Он умер в тот день, когда пуля из английского мушкета раздробила ему колено. То, что видели Дункан и все остальные, было только трупом Алекса, приводимым в движение рефлексами, воспоминаниями, оставшимися в его нервах. Точно так же обезглавленный цыпленок бегает вокруг колоды.
— Боже мой, Алекс, — пробормотал Дункан, — ты не мог выбрать более неподходящее время, чтобы сдаваться.
— Знаю, — ответил Алекс. Нотки стыда в его голосе поразили Дункана, как удар кинжала в спину. — Я разваливаюсь. — Дункан услышал звон стекла: Алекс наливал себе новую порцию рома. — И мне уже, похоже, не удастся собрать себя заново.
Дункан допил свой стакан. Он мог бы налить себе еще один, а после еще. Но наедине, в своем кабинете, в обществе одного лишь клавесина. Он бы предпочел пойти к Фиби, сказать ей, что не знает, что делать, выплакаться в ее объятиях, найти забвение в ее податливом теле, но, как и Алексу; ему было стыдно. Однажды он позволил ей увидеть его слабость, и это было благословенным утешением, но не мог позволить себе такое во второй раз. Женщинам, несмотря на все их ласковые слова, нужна в мужчинах сила, а не слабость. Если он снова покажет Фиби эту сторону своей натуры, она может разлюбить его, а тогда он пропал окончательно.
Какой же он лицемер, горько подумал Дункан. Он до сих пор не мог признаться Фиби, что любит ее, и сильнее всего на свете боится лишиться ее любви. Хлыст, петля, Страшный суд, перед которым когда-нибудь предстанут все люди, его пугало вовсе не это, а то, что одна хрупкая женщина держала в своих руках его сердце, само его существо, и обладала достаточной силой, чтобы раздавить его, как комок засохшей глины.
— Мы с тобой — жалкая парочка, — сказал он Алексу. — Может быть, мир станет лучше, если мы заползем в могилы и укроемся дерном, как одеялом.
— Эта идея мне нравится, — ответил Алекс. Язык у него слегка заплетался он уже заметно опьянел. — Но ты, — он сделал паузу, чтобы икнуть, — ждешь ребенка. Теперь, дружище, тебе нужно повзрослеть и перестать беситься, играя в пиратов.
— А ты, Алекс?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101