— Может быть, я и поглупела, — тихо сказала Симона, — но он не может меня видеть и смеяться над моей глупостью. Или, что еще хуже жалеть меня.
«Он», — конечно, был Дункан.
— Капитан, — Фиби не сказала «мой муж» из-за своей доброты, — не жалеет тебя, Симона. И он вовсе не находит ситуацию смешной. Может быть, поднимешься со мной на палубу и побудешь на солнце? Сегодня великолепный день и дует свежий бриз.
Но Симона, с узелком, лежащим на ее коленях, не встала со своего места между ящиками.
— Нет, — сказала она. — Прошу тебя, уходи и оставь меня в покое.
Фиби ушла в подавленном настроении. «Если хотите окончательно испортить положение, — думала она, — пошлите меня своим эмиссаром. Имея самые лучшие намерения, я все так испорчу, что целая команда дипломатов не сможет исправить содеянное».
— Возможно, мне стоит поговорить с ней, — сказал Дункан. Он ждал на палубе, сложив руки на груди, когда Фиби поднялась из трюма. — Судя по твоему лицу, я могу заключить, что ты ничего не добилась от упрямой Симоны.
— Не добилась? — уныло откликнулась Фиби. — Благодаря моим усилиям она, вероятно, бросится за борт при первом признаке появления акул. Однако, Дункан, ничего хуже того, чтобы спуститься и предстать перед ней, ты не мог бы придумать. Пусть Симона встретится с тобой в другой раз, когда к ней вернутся силы, и она снова станет хозяйкой своей жизни.
— Ты заметила, — спросил Дункан, кивнув в знак капитуляции, — что ты начинаешь говорить на нашем языке?
Фиби вздохнула:
— Да, я перенимаю ваши напыщенные выражения. Придется в свободное время потренироваться в новых идиомах, чтобы освежить память.
Он засмеялся и взял ее за руку.
— Пойдем, — сказал он. — Я хочу показать тебе корабль. Возможно, это пригодится тебе, когда-нибудь. Фиби действительно хотела вникнуть в тонкости управления таким устройством, но причины этого коренились в любопытстве и глубоком, ненасытном желании знать все обо всем. Однако она не хотела, чтобы это ей «когда-нибудь пригодилось» : это означало бы, что с Дунканом что-то случилось.
— Для человека восемнадцатого века ты, в известном смысле, обладаешь изрядной дальновидностью, — сказала она.
— Людям в двадцатом веке более присуще это качество?
Фиби задумалась.
— Вряд ли, — призналась она наконец. — Я думаю, иные из них хотят быть такими. Они учатся быть восприимчивыми: смотрят программы Донахью, бьют в барабаны, отыскивают в себе чувства, которые питают к своим родителям, и все такое.
Дункан, пропустив Фиби вперед, направился вслед за ней к рулевой рубке, где собирался дать ей первый урок.
— Бьют в барабаны?
— Это такой способ выявить первобытные стороны своей психики.
— Я беру назад свои слова. И ты не начала говорить на нашем языке, и я не выучил ваш.
Фиби засмеялась.
— Может быть, лет через сорок — пятьдесят я смогу все объяснить: к чему придет твоя новая страна через двести двадцать лет.
— Не уверен, что мне хочется знать, — сказал Дункан.
Ему и в голову не могло прийти, хотя в словах Фиби, кажущиеся или реальные, иногда слышались намеки, что ему суждено увидеть все собственными глазами, хочет он того или нет.
Вскоре после заката, грандиозной панорамы малинового, золотого, абрикосового и розового цветов над бирюзовым морем, с корабля на воду спустили ялик. По веревочной лестнице в него сошла Симона. Капитан вообще не замечал ее, команда тоже воздерживалась от комментариев. Едва она оказалась в лодке, двое опытных моряков налегли на весла.
Фиби знала, что у Симоны есть кошелек с золотыми монетами и бумага, подтверждающая, что она свободная женщина, а не рабыня. Документ был подписан, конечно, не Дунканом, а Фиби, и засвидетельствован первым помощником и корабельным хирургом.
Фиби с палубы помахала рукой. Симона наверняка видела прощальный жест, но не потрудилась ответить. Фиби безмолвно пожелала своей сопернице счастливого пути и молилась, чтобы та никогда не разболтала, намеренно или по недомыслию, что ее хозяином и любовником был некто Дункан Рурк. Бунтовщик, пират, враг короны, заслуживающий сурового наказания для устрашения прочих смутьянов и, конечно, приговоренный к смерти.
Фиби безмолвно молилась, сложив руки и смирив сердце. «Пожалуйста, пусть Симона простит Дункана за измену. Пусть она обретет мир в душе и заживет счастливой жизнью». Конечно, она не могла знать, услышат ли ее молитву, и хотя она, как правило, старалась быть доброй и честной во всех своих поступках, но не была особенно религиозной. Она не изображала благочестия, поскольку, если Бог существовал и был всевидящим и всемогущим, он, разумеется, распознает обман. Но если этот Бог богов хоть чуть-чуть интересуется делами людей в одном ничтожном, но красивом зелено-голубом мире, крошечной частице среди безбрежного танца звезд и астероидов, комет и метеоритов, лун и планет, Фиби будет крайне благодарна за помощь.
Тем временем Симона и двое моряков скользили по воде в легком маленьком ялике, и вскоре сгущающиеся тени поглотили их, и Фиби отвернулась от релинга.
Она в одиночестве вернулась в каюту под палубой, где горела лампа, зажженная Питером Биллом, одним из самых преданных людей Дункана, который еще не ушел из каюты, расставляя содержимое подноса на маленьком складном столике, который служил и письменным, и обеденным столом. Он приветствовал Фиби почтительным кивком и пробормотал: — Мистрисс Рурк…
— Привет, — ответила Фиби. Она чувствовала, как корабль качается на волнах, к этому ощущению она давно привыкла и считала себя прирожденным моряком. Затем сообразила, что корабль не стоит на якоре, а плывет и поворачивает на правый борт, если ее не обманывают чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101