После встречи с односельчанами наша семья осталась одна. Обедаем. Все окружающее нас — из моего детства. Большая деревянная кровать. Печь. В зимнюю пору я любил спать на печи. В окно заглядывает тополь и тихо шелестит, будто зовет посмотреть на него, вот, мол, каким я вымахал.В нашей местности до коллективизации не заведено было разводить фруктовые сады и ягодники. Они, как считалось исстари, только зря занимают землю. Без яблок, не без хлеба, можно жить. И если приезжие упрекали наших мужиков в нерадивости к садам, то они на этот счет отвечали пословицей: мак семь лет не родил, а голода не было. Тополя, ветлы, березы сажали на ничейной земле — на улице, в проулках. Под их разлапистыми кронами летом в воскресенье и в праздничные дни устраивались гулянки с ганцами под гармонь.Сколько дум и волнений в пути! Сейчас, за столом, только душевное спокойствие, словно достиг ты того, к чему стремился всю жизнь. Что может быть милее сердцу, чем родные и отчий дом! Это они породили в нас чувство Родины. Они дали мне жизнь и силу, с них я начал познавать мир, любовь к природе, к человеку…— Эх, кабы с нами сейчас был Степан… — тяжело вздохнула мама. Она не хотела — омрачать настроение, но именно от счастливой встречи и вырвался у нее этот вздох. Я понимал ее. От брата уже давно нет писем. После ранения под Сталинградом в сорок второй! он снова где-то на фронте.
3 Сказочным сном детства промелькнул отпуск. Расставание в таких случаях всегда мучительно, и я по примеру отца постарался его не затягивать. Вся семья провожала меня только за усады, как раз до того места, куда мы с мамой. ровно двадцать пять лет назад провожали отца на гражданскую.Это утро такое же солнечное и теплое, как и тогда, в девятнадцатом. И была спелая рожь. Отец — первый председатель нашего сельсовета и комитета бедноты. Воспоминание о нем вызвало спазму в груди. Обнимаю мать, жену, дочку. Милые мои! Может, это последняя… Прочь такие мысли! До скорой встречи. Счастливой встречи. И я зашагал.Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Они стоят на месте и машут руками. Несчетно я оборачивался. Они все стояли и прощально махали. Особенно, трогательно Верочка. Она забралась к матери на плечи и, сняв с головы красную косыночку, как сигнальным флажком, непрерывно размахивала ей.«Будьте спокойны!» — мысленно говорил им, поднимая в ответ руку. Я испытывал столько накала в себе, что, казалось, его хватит не только для разгрома фашистской Германии, но и для похорон всего несправедливого в мире.Наконец, и косыночка растворилась в море хлебов и тиши полей. Но удивительно — я не чувствую никакого одиночества, а наоборот, мне ясней показался горизонт и все, что делается за ним. Даже люди, с которыми пришлось встречаться на фронте, стали как-то ближе и понятнее. Захотелось быстрее к ним, и я, сняв кирзовые сапоги, зашагал босиком.Какая прелесть идти босиком по полям детства и ощущать тепло земли, которая вскормила и вспоила тебя! И все же я поймал себя: меня неотвратимо влечет в родной полк, к друзьям на фронт. Что это значит? Неужели деревня, ее тишина мне уже надоели? Деревня — мое детство и юность. А в прошлое возврата нет. Все хорошо в свое время.Я не заметил, как отмахал больше половины пути. На Волге мне повезло: попал прямо на паром и переехал на ту сторону без всяких задержек. У Балахнинской пристани стоял пароход, словно специально поджидавший меня. Только успел я вступить на него, как «Гражданка» прогудела отвальный.Передо мной поплыли знакомые до мелких подробностей волжские берега. Тут, на участке Городец — Балахна — Горький, весной и летом 1931 года мне пришлось с рейкой в руках обойти многие поймы и ручейки, участвовать в измерении глубины Волги и ее притоков, устьев рек, затонов и ближайших озер. Тогда я работал матросом на брандвахте первой волжской изыскательной партии, занимающейся исследованием Волги и ее берегов для строительства каскада будущих гидроэлектростанций.Широки и длинны плесы реки. Между пологими излучинами в голубой дали сказочной картиной нет-нет да и покажется нагорная сторона Горького. Его низменная сторона (Заречье) вывернулась на развороте как-то сразу своими окраинами, деревушками, слившимися с многоэтажными корпусами и дымящимися заводскими трубами.И вот по ходу «Гражданки» с правого борта я вижу знаменитое место — в Волгу впадает Ока. Слияние рек сейчас, в солнечный день, кажется темной полосой, окаймленной золотистым слиянием: вод. Отсюда открывается панорама всего города, разрезанного Окой на две части. Нагорная часть, стоящая выше заречной, вся утопает в садах. Красуясь своими белокаменными домами и церквами, она полукруглы, »! узорчатым балконом нависает над обеими реками.Пароход, подходя к причалу, сбавляет скорость, как бы давая возможность полюбоваться раздольем здешних мест. Голова вертится, точно в воздушном бою, вкруговую. Ты неустанно любуешься сказочным городом. Тебе нравится все — и Небо над ним с узорами от заводских труб, и зеркальная гладь могучих рек, но ты обязательно задержишь свой восторженный взгляд на зеленом низменном левобережье Волги и удивишься его девственной природе, словно цивилизация века обошла его стороной.От необозримых далей лугов левобережья и бесконечных его лесов ты, как нигде, чувствуешь силу и величие русского человека.Я смотрю на Окский мост, построенный на моих глазах в 1933 году, когда я служил в кавалерийском эскадроне. Нам, красноармейцам, не раз приходилось, бывать на субботниках, помогать рабочим быстрее закончить сооружение этого моста. Через него мне сейчас хорошо виден крутой правый берег Оки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134