Трудно оказать, чего стоит такой бой, урежет он жизнь человека на год или больше? Ясно одно — он сократит ему жизнь.— Как сумел потушить пожар на машине? — поинтересовался я.— Пикированием. Только пикированием. Пикировал до земли. Потом рванул ручку на себя — и огонь сорвался… — Сергей языком смочил потрескавшиеся губы и дополнил: — Страшно было выводить: машина могла не выдержать!;У Лазарева в этой обстановке иного выхода не было. Только сила могла его спасти. Прыгать с парашютом чш не мог: угодил бы прямо к противнику; вывести «самолет в горизонтальный полет и тянуть до своей территории — сгорел бы заживо. Стоило ему немного уменьшить скорость, и „як“ сгорел бы.— Мой нос уже чувствовал запах гари в кабине, — говорил Сергей. — А сейчас весна. В могилевскую не хотелось, поэтому и решил до конца пикировать. «Як» оказался крепким.— Не совсем, — возразил подошедший старший техник эскадрильи Пронин и попросил взглянуть на самолет Лазарева.На правом крыле его машины почти все фанерное покрытие отстало и вздулось. Каждый подумал, что летчик родился в рубашке: крыло могло рассыпаться, но никто не успел произнести ни слова удивления, как старший техник сообщил новую неприятность:— У Коваленко с самолетом тоже плохо — деформировалось хвостовое оперение.— А я тут при чем? — как бы оправдываясь, пробасил Коваленко. — Это завод виноват: нужно покрепче делать рули.— Да тебя никто не обвиняет, — засмеялся Пронин. — Машина рассчитана на перегрузку тринадцать, а вы с Лазаревым перемахнули этот предел. На вас давило, наверно, тонны полторы. Как только выдержали?!— Жить захочешь — все выдержишь! — отмахнулся Коваленко. — Я попал в такие тиски, что пилотирование по науке оказалось бессильным. Только перегрузки и спасли.— А немцам разве не хотелось жить? — спросил кто-то.— Это их дело, — уклонился от ответа Коваленко. — Но я лично не собирался уходить из этого мира.— А почему прочность истребителя установлена тринадцать? — спросил Сирадзе. — Значит, этой чертовой дюжины маловато. Вот она и подводит.— Да потому, что тринадцать уже далеко за пределами человеческих возможностей, — пояснил Пронин и, подумав, дополнил: — «Як» за счет горючего стал тяжелее и, видимо, чтобы улучшить его маневренность, вы создавали перегрузки больше, чем раньше на старых «яках».Все понимали, что в обычных условиях на любого летчика навали полтонны — не выдержит. Но в воздушном бою, при душевном взрывном порыве — свои законы. Впрочем, воздушный бой не укладывается ни в какие правила и законы. В нем только задачи со множеством неизвестных. Ключ к ним — опыт, знания и душевная сила человека. И пожалуй, она, душевная сила, делает нас сильнее самих себя. И все же на земле, в спокойных условиях каждый раз приходится удивляться — как бывает крепок человек.В конце нашего своеобразного разбора полета меня привлекла какая-то подавленность Саши Сирадзе. Странно. Он со своим ведомым принял на себя основной удар вражеских истребителей ж успешно их разбил. Казалось бы, кому-кому, а ему нечего печалиться.— Что нос повесил? — спросил я его. — Два «фоккера» с напарником успокоил. Или мало?— Нормально, — скорее тоном сожаления, чем восторга, ответил он. — Но и в мой «як» противник успел всадить два снаряда. Ошибку допустил — хотел проследить, где упадет сбитый самолет, а другой на этом меня и подловил.— Вперед наука, — говорю ему.Как изменилось у нас понятие оценки боя! Когда-то пробоины в самолетах от вражеских очередей считались как бы отметками за доблесть, а теперь — за ошибку, неудачу.
4 О бое у нас заведено докладывать лично командиру полка. Василий Иванович не любил сидеть на КП. Обычно он находился в эскадрильях, но сейчас я его не видел на аэродроме, поэтому спросил Риту Никитину работающую на моем самолете оружейницей, где находится капитан Рогачев. Девушка с недоумением взглянула на меня: я, мол, не знаю такого, но тут же спохватилась :— Василий Иванович? Я усмехнулся.— Да, Василий Иванович.В жизни бывает такое. Одного называют по имени, другого по фамилии, третьего по имени и. отчеству, а, бывает, кое-кого и по прозвищу. А вот Рогачева все в полку так привыкли называть Василием Ивановичем, что многие даже позабыли его фамилию.— В воздухе облетывает новый самолет нашей эскадрильи, — ответила Рита и показала на «як», заходящий на посадку.Василий Иванович за последнее время стал необычно много летать, и я, как только он спрыгнул с крыла, заметил:— Зачем так перегружаться? Мы и сами могли бы облетать.— Нужно! — резко ответил он, снимая с головы шлемофон.Всегда спокойный, невозмутимый — и вдруг такой тон. Переутомление? А может быть, этот тон связан с тем, что он остался за командира полка? Народная мудрость гласит: хочешь лучше познать человека — дай ему власть. Однако Василий Иванович не страдал властолюбием и на мои слова не должен был обидеться. И я на правах друга сочувственно, но с осуждением спросил:— Ты, видимо, чем-то расстроен? Товарищ извиняюще посмотрел на меня и тяжело вздохнул:— Отстали мы, управленцы. И все из-за Василяки: сам не летает и нас задерживает. Так вот, пока я стал «факиром на час», и решил хоть слетать на пилотаж. Давно не занимался акробатикой в воздухе.— Видимо, тебе жарковато было? — Я показал на влажные волосы на голове и струйки пота, текущие по лицу.— Сорок пять минут крутился, — Василий Иванович платком вытер голову и лицо. — Немножко устал… Но втягиваться надо. Думаю взять к себе постоянного ведомого. Из молодых. И летать в паре.— А как на это смотрит Василяка?— Ворчит, не одобряет. Руководящий состав, по его мнению, должен обучать и контролировать летчиков полка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134