Вздохнув, он улыбнулся в полусне.
II
В одно из последних воскресений ноября Мартин Качур с утра отправился в Бистру. Серое небо низко нависло над землею, туман тихо и лениво полз над полями. Дорогу развезло, дома вдоль нее, грязные и черные от копоти, не радовали глаз.
Но Мартин Качур не видел ни серого неба, ни тумана, ни неприветливых домов; весело и солнечно было у него на душе. Необычное ощущение силы и свободы наполняло все его существо.
В Бистре он сразу направился к белому одноэтажному
дому. На его лице появилось торжественное выражение, будто он шел в солнечный праздничный день в церковь. На двери дома висел пучок стружек. Эта скромная вывеска говорила о том, что здесь можно получить вино. Должно быть, жажда сильно мучила Мартина Качура, если он заметил ее, так как самый дом ничем не походил на трактир: не было ни коновязи, ни колоды для водопоя скота, трактирщик не стоял в дверях, чистые окна дома были не такие, как в крестьянских домах, и из них не вылетали на улицу разгульные песни пьяных завсегдатаев. Возчики не останавливались здесь, и парни по воскресеньям проходили мимо этого дома, как проходили мимо церкви. Богатый хозяин бесплатно угощал вином путников, студентов, хвастаясь своим хлебосольством, да господ, приезжающих летом по воскресеньям после обеда.
Качур вошел в комнату и сел за стол, покрытый белоснежной скатертью. Когда в дверях показалась госпожа Ситарева, он встал и, улыбаясь, поклонился. Госпожа Си-тарева была высокая красивая женщина. Качура смущала мягкая, слегка презрительная улыбка, не сходившая с ее губ.
— Винца, не так ли?
Принесла вина, ветчины, белого хлеба; после чего уселась поудобнее за столом и скрестила руки на груди. Качур знал и ее взгляд, и ее насмешливую улыбку и все же каждый раз краснел, чувствуя на себе ее спокойный, веселый взгляд.
— Как поживаете? Как вам нравится Заполье?
— Ничего.
— Вы уже немного познакомились с ним, особенно с его женщинами?
Качур покраснел еще больше:
— Я не знаком ни с одной женщиной в Заполье.
— А говорят, вы либерал.
— Я? Почему?
— Так говорят, а узнают по лицу. С женой нотариуса вы уже беседовали?
— Нет. Я едва знаком с нею.
Она улыбнулась веселей, но с некоторой долей недоверия.
— Правда? Она кажется вам красивой?
— Ни красивой, ни дурной; не интересует она меня.
— В каждого молодого человека, который появляется в Заполье, она непременно влюбляется. Это у нее уже вошло в привычку. Муж ее постоянно бьет.
— Что вы говорите?! — удивленно посмотрел на нее Качур и подумал про себя: «Зачем она мне все это рассказывает?»
— Однажды, когда в Заполье приезжал таможенный чиновник,— со смехом продолжала она,— пришел как-то нотариус домой как раз в тот самый час — ну, вы понимаете... Помог чиновнику надеть пальто, пошутил, пожал ему руку, а жена потом целую неделю не могла выйти на улицу, а когда вышла, все увидели у нее синяк под глазом.
Хозяйка громко захохотала, облокотилась о стол и закинула ногу за ногу. Глаза Качура встретили ее потеплевший затуманенный взгляд.
Он опустил голову, налил себе вина и выпил залпом.
«К чему это? Зачем это?» — подумал он, и ему стало вдруг противно, как будто что-то дурное, омерзительное, непонятное коснулось его сердца.
— Так. Значит, с женой нотариуса у вас ничего нет? Ее голос был совершенно спокоен, и взгляд стал опять
холодным и веселым.
— А как с Мартинчевыми? С ними вы знакомы?
— Нет, их, говорят, много. Сегодня, когда сюда шел, видел, как пять на пороге стояло.
Она громко рассмеялась:
— Пять? Десять! И бог знает, сколько еще будет! За каждой дают по пять тысяч, и все же нет никого, кто бы женился на них. За крестьян они не желают, а все прочие боятся кучи родственников и набожности. По воскресеньям идут с вечерни из церкви — одна за другой, как гуси, в руках четки, глаза в землю.
Качур чувствовал себя неловко.
«Какие у нее намерения? Просто так она бы не стала все это говорить. Какое мне дело до жены нотариуса, какое мне дело до всех женщин мира!»
Хозяйка заметила гримасу недовольства на его покрасневшем лице, и прежнее выражение серьезности и пренебрежительности появилось на ее лице, лишь на губах оставалась еле заметная усмешка.
— Сдается мне, не любите вы таких разговоров и вообще женщин не любите?
— Ей-богу, не люблю,— ответил Качур дерзко.
— Хотите еще вина? —- Пожалуй.
Она взяла графинчик и, не взглянув на Качура, вышла.
«Обиделась,— подумал Качур. Он был зол и на себя и
на нее.— Но чего она хотела? К чему она это говорила?
Нехорошее было у нее лицо: встречались мне такие в Любляне под вечер, и всегда я старался быстрее пройти мимо». Он грустно подпер голову рукой. В глазах его уже не было прежнего веселья. Но вот открылась дверь, и на пороге показалась Минка. Ее лицо было таким же белым и глаза такими же черными, как в то утро в беседке, и даже алая блузка была та же, но сейчас он впервые заметил на ее губах чуть приметную презрительную, недоверчивую улыбку матери»
— Почему вы сегодня такой сердитый и хмурый, господин Качур?
Качур поднялся и, покраснев, пожал ей руку. Она стояла перед ним спокойная, улыбающаяся, и рука ее лежала в его руке, не отвечая на пожатие.
— Не сердитый и не хмурый, я счастлив, что вижу вас, мадемуазель Минка,— даже во сне я радуюсь, когда вижу вас.
Она села на тот же стул, на котором сидела мать.
— Нет, нет, мадемуазель Минка, сядьте поближе, куда угодно... Только не туда!
Она удивленно посмотрела на него, улыбнулась и села на скамью у стены, рядом с ним.
— Вы сегодня совсем другой. Что с вами случилось? Он выпил вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52