«Но вот багряною рукою /Заря от утр
енних долин / Выводит с солнцем за собою /Весел
ый праздник именин». Любой поэт держится не столько на «значении», котор
ое раздувают литературоведы, учителя и завистливые коллеги, а на этом са
мом количестве общих мест и признанных цитат и картин. Но может быть, плох
о читаемый в наше время Данте держится на иллюстрациях Дорэ? Если бы Дорэ,
или хотя бы старший Пастернак вместо лермонтовского «Мцыри», сумел прои
ллюстрировать оды Ломоносова!
Когда прозвучал звонок Саломеи, я как раз читал вслух крошечное стихотво
рение Ломоносова «Кузнечик». Вот он, крик о свободе и жизни, в том числе и ж
изни поэта, заваленной глыбами долга!
Собственно, чего я вытащил этот стих? Чтобы обнаружить величие Ломоносов
а, достаточно просто сунуть нос в оглавление книги с его стихотворениями
. И сразу выясняется, что это был интеллектуал, та редкая порода нашего рус
ского интеллектуала, которая ведет свои раскопки не для демонстраций и б
леска, а исключительно для себя, так как это интересно в первую очередь ем
у. Он хочет быть в окружении своих друзей и собеседников по чину Ц то пере
водит из Гомера, то из Горация, то из Вергилия, Овидия, то из Сенеки, то из Лу
креция, не говоря уж о младших современниках Ц Буало, Фенелоне или Руссо.
Я люблю его оды, потому что в них есть и мне свойственная некая театрально
сть, и дух парения. На лекциях я люблю, читая отрывки из «Оды на взятие Хоти
на», рассказывать об истории ее возникновения. Кто бы мог подумать: ведь п
рактически написано по газетным реляциям, и, похоже, никаких сражений са
м Ломоносов нигде никогда не видел. Но гений всегда прав, и слово его всеоб
ъемлюще. А «Кузнечик» для меня всегда иллюстрирует другую сторону жизни
этого поморского мужика в парике, лентах и придворном кафтане. Оно ведь с
каким пояснением подано? «Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф, когда я
в 1761 году ехал просить о подписании привилегии для Академии, быв много раз
прежде за тем же». Сколько в этой ремарке отчаяния и грусти по уходящей жи
зни!
Прежде чем представить себе тряскую дорогу, не очень хорошую карету, кол
еблющуюся на английских рессорах и ремнях, как шлюпка в бурю, духоту и неи
збежную пыль, тесный камзол, жабо, которое ни в коем случае нельзя запачка
ть, манжеты, прикрывающие пальцы, всё такое маркое и воздушное, шелковые ч
улки на тучных ногах, башмаки, которые неизбежно жали… Представим и очев
идный ему, логику и государственнику, повод для поездки: ведь все равно по
дпишут, потому что не такая это власть, где ничего не понимают. Но надо опя
ть ехать, стоять, улыбаться, унижаться, изображать из себя аристократа, ос
троумца и эрудита, никому не уступать, ведь при дворе только у сильных сил
а. Боже мой, и сколько же ему надо было просить! И сколько же он просил, сколь
ко написал писем и рапортов, чтобы жизнь сделалась привольнее и умнее. Он
просил себе звание, просил жалование, просил убрать неучей, он переписыв
ался об академическом (как раньше, так и теперь) воровстве. Он писал и выск
ребал оды на тезоименитства, надписи для фейерверков по торжественным с
лучаям. Он выпрашивал деньги на инструменты и на химическую лабораторию
. Как он раздражен этой постоянной необходимостью просить! Жизнь проходи
т, а над каретой, вокруг, без него, без его расслабленной воли, бьется и живе
т тварный мир.
Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,
Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!..
Порядок в Петергофе, как и в Версале, един: можно доехать только до ворот, а
потом через весь двор и залитые непереносимым солнцем дорожки, обливаяс
ь потом, идти ко дворцу. Я ведь не просто фантазирую: это путь нужных «прои
зводственных» разговоров, с необходимостью знать все персоны, все имена
, с необходимостью вовремя кланяться. А тот кузнечик, что вдруг, в минутную
остановку экипажа, прощелкал на дороге, чья мелодия вошла в сознание, это
т кузнечик, вместе с академиком совершает придворный путь.
Телефонный звонок раздался в самом конце моих фантазий по поводу этого к
рошечного стихотворения. «Образ» кузнечика уже нарисован, я иду к послед
ней цитате:
Ты ангел во плоти, иль лучше, ты бесплотен!
Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен,
Что видишь Ц все твое; везде в своем дому,
Не просишь ни о чем, не должен никому!
Я люблю это стихотворение невероятно, потому что у русского человека все
гда есть проблема выбора между, казалось бы, собственной свободой и долг
ом, которая прижимает, гнетет, бьет о землю, но без которой счастье твое не
в счастье.
Когда, кое-как дочитав лекцию, схватив машину, я примчался домой, здесь вс
е было в полнейшем порядке. Самые нервные, и даже безумные, женщины, всегда
знают, как надо правильно поступить. Роза, удовлетворенно облизываясь, л
ежала на диване карельской березы, где на шелковой обивке расплылось мок
рое пятно. В коробке, на теплой подстилке, прикрытые теплой салфеткой, леж
али только два (!) щенка, а в кухне пила чай знакомая ветеринарша. Я стал прик
идывать: обойдется это мне в ползарплаты или в целую?
Долой, долой подробности и долгие описания! А может быть, подробные описа
ния и нужны, когда не можешь описать сути? Но суть Ц это другой роман и дру
гие герои. Как описать это странно возникшее нездоровое соединение Сало
меи и нашей собаки? Ну, ушла ветеринарша, уже выбраковав, оказывается, «неж
изнеспособных» щеночков. У одного из двух оставшихся не случилось сосат
ельного рефлекса, он тоже погиб. А над оставшимся бастардом склонились к
ак бы две няньки, две матери, две самки Ц Роза и Саломея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86