Она тряхнула им, что-то загремело, и она, наклонившись, чуть согнув колено, открыла чемодан и улыбнулась. В чемодане была одна вещь — коробка со смешной куклой.
Перед Дербачевым на широком столе потертая папка с тронутой ржавчиной металлической скрепкой. Прямо на обложке выцветший от времени, когда-то жирный штамп: «Дело №...», чернил нельзя было разобрать, и Дербачев от-
крыл папку, хотя знал первую страницу дела уже наизусть. Он повторил цифру пятизначного номера, отодвинул от себя тяжелую бронзовую пепельницу и достал папиросы. Закурил.
«Лобов Степан Иванович...» Да, да, наконец ему удалось разыскать это дело. Пожалуй, он уделил этому слишком много времени...
Пожалуй. Нашлось бы что-нибудь и более важное, что необходимо было сделать раньше...
Он курил, листая подшитые несколько лет назад страницы, и сыпал пепел прямо перед собой, на стол.
Май пятьдесят третьего, три с лишним года назад... Врач, начальник лагеря... диагноз: «Скоротечная форма туберкулеза...» Все.
Дербачев нажал кнопку и, не глядя на вошедшего, сказал:
— Снять копию... Для меня.
Старый беляк заметал по мартовской пороше следы: вдруг делал громадный прыжок в сторону, становился столбом, пробовал подвижными ноздрями воздух. Километрах в шести от Зеленой Поляны он поплутал по невысокому подлеску, нашел и неровно обгрыз две молоденькие липки и пошел против ветра к знакомому лесному оврагу. Шерсть на спине у него начинала слегка темнеть. У самого оврага он сделал несколько скачков по ветру и застыл. Запах человека заставил его замереть на мгновение, чуть шевельнуть короткими передними лапами, и это было настолько по-детски, что Егор Лобов, опуская ствол ружья, заулыбался. А в следующее мгновение на том месте, где был беляк, лишь взлетел тусклым облачком снег.
Перед весной оживленнее становилось на дорогах Осто-ретчины. МТС завозили остатки горючего и запчасти, колхозы обменивали семена. Колхозники запасались на весну дровами, торфом, колхозы — строительными материалами. С нового года стал регулярно, раз в день, ходить из Осторецка до Зеленой Поляны и обратно небольшой автобус, а то мелькает по холмам от села к селу разъездная книжная лавка или проедут с песней артисты куда-нибудь на концерт. Разных людей можно встретить на дорогах Осторетчины, и дела у них разные.
Один везет почту, другой цемент или ранних цыплят из районного инкубатора, а третий едет просто в гости к родне, думает о пирогах с рябиной, о холодце с хреном, о душевном разговоре с родичем за рюмкой, которая в таких случаях словно чудом, сколько ее ни опрокидывай в себя, всегда стоит полнехонька до краев.
Последнее время Марфе Лобовой снились дороги. Мощенные камнем и раскисшие от дождей, широкие, обсаженные деревьями, тропинки по зеленям, вытоптанные сотнями ног. И всегда — фигура идущего впереди человека. Засыпая, она каждый раз знала, что сейчас будет торопиться, идти вперед, бежать, а он, незнакомец, все равно будет впереди и все так же далеко. Обессиливая, она начинала звать, протягивала руки,— он уходил, медленно уменьшаясь и, наконец, совсем исчезая. Марфа просыпалась и начинала думать.
Со Степана мысли перекидывались на Егорку, на разговоры в селе — их было много последние дни, о чем только не заходила речь на конюшне и на фермах, в колхозной конторе, в МТС. И не то чтобы спокойнее становилось, нет. Ей мешал тот человек на дорогах. Стоило опустить голову на подушку и закрыть глаза, как он уже маячил вдали, он ни разу не оглянулся на нее и все спешил и спешил. Она не могла понять, куда он спешил, какое уж тут спокойствие. Но легче и просторнее на душе становилось. Хотя бы тот спор молодых ребят-трактористов, подвозивших к фермам сено. Да и то спросить, кому она нужна — война? Не будет ее, и хорошо, сколько небось останется у молодых радости на земле, они сейчас как раз начинают подрастать.
Бессонные ночи — долгие, тягучие, ни конца им, ни края. И ближе к рассвету сами собой закрываются глаза, и вот уже петляет тропинка по не кошенным еще лугам, травы в пояс, солнце высоко, жарко, цветут травы, зной и цветочный дурман,— нет сил бежать. «Подожди!» — молит она, тянет вслед руки и бессильно роняет их — опять никого впереди. Она тревожно оглядывается, ищет — она чувствует: рядом кто-то стоит. Жарко светит солнце, она не в силах больше держаться на ногах и тихо опускается в густую траву, откидывается на спину и слышит: кто-то подошел и стал рядом.
«Кто ты?» — спрашивает она, шевеля пересохшими губами.
«Слушай, Марфа,— раздается совсем незнакомый голос.— В этих лугах растет трава-семилистник. Она невысокая и цветет невзрачно, не увидишь. Слышишь?»
«Слышу».«Ее трудно найти. Но ты ее обязательно найди. Она как раз расцвела. У нее глубокие корни, выкопай их и сделай отвар. Выпей один стакан, горько тебе будет, а ты выпей».
«Зачем?»«Выпей. Я хочу тебе помочь»,— услышала она уже откуда-то издали и проснулась. Лежала и, улыбаясь, вспоминала, как вчера доярки на ферме пели песню о солдатке, которая так и не дождалась «свово полюбимова», и все не верила в его смерть, и ждала, и всех от себя отваживала. И потом сде-
лала ей старуха мать лекарство из разрыв-травы, и в первый раз спокойно заснула одинокая солдатка.
Тоська Лабода так вытягивала переходы, что у Марфы стало щипать глаза, и она сидела на старом бидоне, боясь шелохнуться.
Возвращаясь в обед с фермы покормить Егора, Марфа шла тихо, все никак не могла забыть свой сон.
— Здравствуйте, Марфа Андреевна,— услышала она и остановилась.— Что-то последнее время вроде бы похудела...
— Работа, Евсеич,— ответила она.
— У всех она — работа, что поделаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170