Раньше он просто не задумывался, времени не хватало. В жизни, возможно, так и бывает: здоровому человеку суждено не замечать проходящего времени. С тех пор как он вернулся в Осто-рецк и устроился с помощью Дротова на «Сельхозмаш», вначале подсобным рабочим, затем слесарем третьего разряда, в жизни многое переменилось. Он очень хорошо работал, и его сразу заметили, уже через полгода ставили в пример и отмечали в приказах и на собраниях. Он писал короткие письма в деревню деду Матвею; тот с истинно крестьянской обстоятельностью отвечал ему, выводя слова большими корявыми буквами, упоминая всех соседей
незнакомых, передавая многочисленные поклоны и подробно расписывая свое стариковское житье-бытье. В одном из писем, вскоре после ухода Дмитрия из деревни, Матвей Никандрович сообщал мимоходом о женитьбе однорукого Степана Лобова на Марфе — соседке, описывая скромную свадьбу, где был посаженым отцом и где бурачную самогонку закусывали солеными огурцами и гречневой кашей с постным маслом — масло было конопляное и немного горчило. В письмах старика Дмитрий улавливал за корявыми буквами подспудную тоску одинокого, много жившего, очень старого человека. Дмитрий жалел старика.
Порой Дмитрий начинал тосковать по старому саду деда Матвея, по людям, оставшимся там, в селе. Изредка они и сами приезжали в город и ночевали у Дмитрия — чаще всего это случалось, когда они задерживались на городском базаре дотемна. Дмитрий мог наблюдать, как потом в его комнате они бережно складывали вырученные деньги, вслух начинали думать о расходах. Иногда путались, просили подсчитать его; если сходилось, успокаивались и укладывались спать.
Через них Дмитрий не один раз приглашал деда Матвея в город, и тот редко приезжал, жил у Дмитрия дня по два, по три. Дмитрий по-прежнему сторонился женщин. После встречи с Юлией он словно забыл о ней, заставил себя не думать. Он часто читал в «Осторецкой правде» статьи Юлии Борисовой, она выступала по вопросам морально-этического воспитания, и он читал эти статьи, словно никогда не встречался с их автором. Он холодно, бесстрастно оценивал, не удивлялся. Прежняя Юля, желанная девушка, умерла для него, это произошло далеко не сразу, он почувствовал даже облегчение, когда это случилось. Он не думал больше о ней. Окружил себя книгами, вечерами пил чай с Дротовым. Он жил у них в комнате погибшего Володьки — его портрет висел как раз над кроватью. Старики Дротовы ни за что не хотели отпускать Дмитрия, предупреждали каждое его желание и баловали. Мария Петровна, седенькая аккуратная женщина с печальными глазами и бесшумной походкой, первое время часто называла Дмитрия Володькой, упрямо придвигала к нему все сладкое на столе.
Дмитрий приходил с работы, стаскивал с себя грязную спецовку, чтобы вымыться. Мария Петровна выносила ему чистое полотенце и, подавая, ласково притрагивалась к его руке. Он шумно отфыркивался, растираясь цветастым махровым полотенцем, благодарил.
Она вся светилась тихой радостью. Возвращавшийся
следом за Дмитрием с работы Платон Николаевич горделиво похлопывал его по смуглой спине:
— Вымахал!
Время вносило в тихий домик Дротовых свои незаметные изменения, и по вечерам маленькая семья горячо их обсуждала. Мария Петровна усиленно выпроваживала Дмитрия в кино, на танцы; если он соглашался, начинала радостно суетиться и гладила ему рубашки, галстук и брюки, заранее доставала начищенные до блеска туфли и суетилась, пока Дмитрий одевался. Она выходила за калитку, провожала его с великой гордостью, потом деланно равнодушно ожидала его рассказов. Дмитрий рассказывал чаще всего неправду. Ведь, собравшись, он уходил на Вознесенский холм или в библиотеку, где, сам того не желая, заинтересовал всех молоденьких библиотекарш.
Дмитрий ничего не знал о ночных разговорах стариков Дротовых.
— Ты бы по-мужски спросил, Платон,— говорила Мария Петровна, заплетая на ночь жиденькую косичку.— Жену бы ему пора подыскать.
— Вопрос, Маша, больно деликатный. В самую середку души влезть и боли не причинить нельзя. Так вот сразу, вдруг, не решишься,— добавлял он, раздумывая.— Оно ведь словно подход к начальству у иных. Строил, строил пирамиду, а чуть не угадал — рухнул с самой вершины. А потом попробуй начинай сначала, карабкайся.
— Тоже сравнил, Платон.
— Сравнил. Тут нужна точность до микрона. Слыхала про микрон?
— Отстань, Платон. На кой мне твой дурацкий микрон? Надо к Галине Ивановне сходить,— озабоченно вздыхала Мария Петровна, расправляя складки на стареньком пуховом одеяле-перинке.— Цветы отнести.
Мария Петровна говорила о матери Дмитрия словно живой, и это почему-то действовало на Платона Николаевича неприятно. Он никогда не поддерживал такого разговора, и Мария Петровна все равно каждое воскресенье ходила к памятнику на Центральной площади. Платон Николаевич чувствовал в этом что-то враждебное и темное, но сказать вслух не решался.
Дмитрию в этот вечер совсем не хотелось читать, тем более новинки технической литературы, лежавшие у него на столе. От окна тянуло холодом. Дмитрий отложил
в сторону «Новейшие конструкции зерноуборочных комбайнов», оделся. Мария Петровна спросила, тепло ли он оделся, заботливо поправила на нем шарф.
Он вышел, и густая изморозь на окнах раздосадовала тетю Машу. Пока она, шумно дыша, протаивала кружочек на стекле, Дмитрий успел скрыться, она ничего не увидела, кроме огней в окнах на противоположной стороне улицы.
— Ушел,— сказала было она, но Платон Николаевич, вооружившись очками, демонстративно листал толстенный отчет, только переложил с колена на колено затекшие ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170