— Ладно, Григорий Авдеевич, не оговаривайте. Разговор наш не ко времени.
— Это точно, ясное дело,— согласился дядя Гриша, старательно объезжая выбоину и с обидой думая, что вот не захотели с ним поговорить откровенно, а зря. Он маленький человек, а вполне может понять, с ее стороны одни отговорки, чтобы прикрыть свое пренебрежение и нежелание.
Дядя Гриша на этот раз ошибался.
Отправляясь в Зеленую Поляну, Поляков подшучивал над собой, он был далек от какого бы то ни было решения. Разговор с Борисовой в городском Доме политпросвещения задел и растревожил его. Он не думал, чтобы этот, казалось, мимолетный разговор мог иметь серьезные последствия.
Постепенно и прочно он влезал в дела колхоза, ему все меньше приходилось думать о своих сомнениях и колебаться — не оставалось времени. Он забыл и о досадной размолвке с женой.
Тахинин ревностно, каждое утро, заезжал за ним и вез по селам колхоза, знакомил с бригадирами, подсказывал, за что нужно, по его мнению, взяться в первую очередь, показывал фермы. День потратили на знакомство с работниками МТС и машинным парком. Поляков начал понимать, какую тяжесть взваливает себе на плечи и ч т о такое колхоз. Он не испугался этого открытия, а только озлился. Продолжал ходить и ездить, разговаривать и встречаться с людьми. И все больше ожесточался, понимал: именно теперь отступления назад быть не может. Это бы надолго уронило его в собственных глазах, а может, навсегда. По ночам, ворочаясь от беспокойных мыслей, он прислушивался к звукам в доме. Егор спал тихо, часто шуршала соломой, покусывала край корзины выводившая в углу старая серая гусыня, начинала вдруг перекатывать под собой яйца, и они осторожно, сухо постукивали. Он поворачивался к стене, вспоминал, какая
у Кати узкая, теплая спина, а кожа приятная, очень белая, в мелких коричневых веснушках.
Поляков встал и на этот раз очень рано, вместе с Марфой. Она прошлепала в другой комнате босыми ногами по полу, осторожно прикрыла дверь в комнату, где спали мужчины; оставалась одна золотистая полоска света на полу.
Марфа стала чистить картошку; время от времени очищенные картофелины тяжело бултыхались в воду. Дмитрий сел на кровати, позевывая, почесал волосатую грудь, натянул брюки, обулся в комнате и, стараясь не разбудить Егора, вышел к Марфе:
— Доброе утро, Марфа Андреевна.
— Здравствуй, председатель. Что подхватился в такую рань? Четыре часа всего, первые петухи кричат, слышишь?
— Рано в председатели записала.
— Чего там — выберем.— Марфа, не поднимая головы, обрезала с картофелины тоненькую стружку.— Нам хозяин нужен, намучились мы с Тахининым. А работать нам не привыкать.— Марфа поглядела на черенок ножа, вздохнула.— Мы стяжливые. Вот твоей бабе непривычно покажется от городской жизни. Небось не захочет в деревню, в навозе копаться?
— Почему не захочет? Она работать умеет. Токарь.
— Если любит — пойдет. Баба, если любит, куда угодно пойдет. Это ваш брат по-другому. Ты вот уже две недели тут, небось и не вспомнил ни разу.
— Что привязалась? — улыбнулся Дмитрий.— А по правде сказать, вспоминать некогда. Совсем вы меня замотали. После собрания сразу поеду, поговорим. Так ведь, на снег, не привезешь.
— Отчего на снег? Вот МТС рядом, можно с директором столковаться, квартиру получишь.
Марфа плотнее запахнула кофту на груди, вслух подумала:
— Отчего понесло в эту петлю? Жил бы себе, ни о чем не тужил. Жена молодая, должность хорошая. Небось не твое это дело. Не пойму я тебя, Дмитрий Романыч.
— Надо же кому-то соглашаться. Если за дело с головой взяться, все можно наладить.
Откровенно насмешливо глядя на него, она скупо усмехнулась:
— Поди ты какой Аника-воин. Ты, Романыч, не говори гоп, пока не перескочишь. С такой думкой у тебя ничего не выйдет.
— С какой думкой?
— С такой. Горы сюды переворотить приехал: вот я приехал, теперь держитесь, все переверну небось.
— Постой, постой, почему ты решила?
— А сам высказал. Мира не знаешь, ничего не получится.
— Мужа-то вспомни. У него получалось?
— Степан небось другое дело. Он от мира шел, он много мог, нечдавали, проклятые. Не поймешь, что миру надо, не-ет, не сделаешь, не сумеешь, Дмитрий Романыч!
— Ты, Марфа Андреевна, себе на уме,— сказал задумчиво Поляков, размеренно постукивая подошвой об пол.
— Дурой сроду не была, Дмитрий Романыч,— как-то устало и равнодушно ответила Марфа и с хитрой усмешкой кончила:— С вами поумнела. Все руководите, руководите, как бедной бабе не поумнеть?
— А кто виноват, Марфа Андреевна? — спросил Поляков.— Если уж судить, то по Фомке и шапка. Вы же и хозяева, если разобраться. А так что же? Тут никакой председатель не поможет, если вы указ ждете: вот приедет хороший председатель, он вас за ручку да на свадебку, пироги трескать. Руки в бока, самим на все наплевать.
— Кто тебе сказал, что нам наплевать?
— Получается так.
— А ты приглядись получше. Есть и такие, как не быть. Им даже на руку, в темной водичке гуще рыбка ловится. Им и Тахинин хорош, и к тебе постараются ключик подобрать. Будешь слепым — подберут, за милую душу подберут. Наплевать... Скажет такое. Ты походи по людям, поговори, кто чем дышит, увидишь сразу. Дело надо поставить, Романыч, а потом судить будешь.
— Ага, председатель, значит, дело налаживай, как силач по поднятию тяжестей, аттракцион такой в цирке есть, а вы вокруг рассядетесь семечки лузгать — поглядим, на что он годен. Похлопаем или поматерим.
— Горяч, горяч, Романыч, хоть руки грей. Остынь маленько.— Примиряюще позвала:— Садись, супу налью, вот яичницу зажарила,— было бы время, что-нибудь лучшее сделала, испекла, да у нас так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170