— Ты чего-то мне утром рассказывала, забыл.
— Вышла я поутру корову доить, глянула через плетень и обомлела. Дед Матвей яблоню рубит. Ту самую, краснобокие всегда на ней. Покликала я. «Ты, говорю, дед, что делаешь? Она у тебя засохла, что ль?» — «Не засохла, говорит, вон вчера налог на них принесли, все порублю к чертовой матери!» Никогда его таким злым не видела, плюется.
Степан перестал жевать.
— И срубил?
— Повалил, старый хрыч. Мне жалко, прямо страсть. «Хрыч,— говорю ему,—старый! При чем яблонька-то виновата?» А он мне: «Замолчи, свое рублю, иди от-седова».
— Все срубил?
— Вроде одну пока. Больше не видела.
Лобов отодвинул миску с недоеденным борщом, встал. Марфа всполошилась:
— Да ты что, Степан, одурел? Не съел ничего, две ложки хлебнул. Из-за каждой болячки... Дед из ума выживает, ну, срубил и срубил. Не пущу. Ешь садись, может, налить тебе для аппетита, у меня есть на смородине?
— Не надо.— Лобов стал закуривать, глядя в окно на улицу и морща лоб: в придорожных канавах бежали ручьи.— Рамы вторые надо выставить, пора.
— Завтра с фермы прибегу, займусь.
— Я, может, сегодня сам под вечер сделаю.
— Ладно. Еще чего! — грубовато-ласково проворчала Марфа.— Мало тебе делов, как-нибудь сама слажу. От тебя, погляди, одна тень осталась. Прибегу и сделаю.
Пуская дым прямо в стекло, Лобов усмехнулся. Бабы, выходя на работу в колхоз, всегда говорят «идем» или «пошли», а возвращаясь домой: «до дому бегу», «бежать надо». Он как-то не обращал внимания раньше, сейчас с горечью подумал о загруженности женщин. В поле, дома, трудодень выработать надо, свой огород выполоть и детишек обстирать, мужа накормить. Все в деревне держится на женских руках, кого на войне поубивало, а кто в город убег. Молодые из армии — сразу в города, редко-редко кто назад приходит.
«Надо к деду Матвею зайти,— подумал Лобов, отрываясь от этих бесполезных мыслей.— Старый дурила, узнают— посадить могут за милую душу». Он огорчен сообщением жены, и теперь, после совещания в области,— тем более. Он с детства знал старую яблоню, мальчишкой воровал с нее яблоку и парнем воровал, угощая свою покойную первую жену, тогда невесту. Яблоки ближе к осени были прозрачны и вкусны, с редкими белыми точками по всей кожуре.
— Сегодня поздно вернешься, Степан?
— Не знаю. Часов до двенадцати посидим. Правление сегодня.
— Беда с твоей должностью. И на кой ляд она нам нужна?
— Беда в другом, Марфуша. Поздновато Дербачев взду-
мал совещание свое собирать. А теперь что успеем? Второй месяц над планами посевов бьемся. То земля не та, то семян нет, не знаешь, где достать. На этот год, если дело пойдет, с осени все спланируем, экономиста с города приглашу. Неплохо штатную такую должность утвердить, только бы человек хороший попался. Жизнь не всегда без умных людей, а ты говоришь. Дербачев у нас с рук путы снял. Успеем, перепланируем посевы, полмиллиона чистой прибыли.
— Я понимаю,— обиделась Марфа.— Совсем у меня, что ли, ума нету?
— Был, да вышел,— пошутил он, подходя к ней и обнимая ее единственной рукой, легонько прижимая к себе. От его неловкой ласки Марфа смутилась, притихла. Не часто такие минуты выпадали им теперь, они стояли молча.
— Скоро семь лет, как поженились, Степан,— сказала Марфа, и он удивился:
— Неужто семь?
— Семь. Осенью, в зимнего николу, полных семь. Жизнь пройдет — не увидишь.
— А какой тебе жизни надо?
— Мне-то не надо,— торопливо сказала Марфа.— Не жалею я — тебя жалею. Дома не бываешь, совсем ты, Степа, высох.
Он наклонил голову, внезапно поцеловал ее в губы. От него пахло табаком.
— Ладно, пойду, Марфа.
— Иди.
Она проводила его взглядом из окна, принялась за уборку и села посреди множества дел и задумалась.
В то самое время, когда в правлении колхоза «Зеленая Поляна» потели над планами своих угодий бригадиры и агрономы и Степан Лобов докуривал вторую пачку «Севера», в кабинете у Николая Гавриловича шло бюро, созванное вне очереди. Выступал Дербачев, выступала и Юлия Сергеевна, из-за которой, собственно, и разгорелся сыр-бор; готовясь нанести удар, она не подумала об ответном и сейчас, оглядывая знакомые лица, думала: «Кто из них? Кто?» Клепанов сидел рядом с Дербачевым. Юлия Сергеевна несколько раз возвращалась к этой мысли, ее сомнения перешли в уверенность. «Он,— сказала Юлия Сергеевна.— Больше некому. Ах, трус! Почему ты не сказал мне в лицо? Спокойнее, ведь были разговоры о
Дербачеве не только с Клепановым. Кто? Кто? Ведь упоминали и других».
— Я ставлю вопрос ребром,— говорил Дербачев.— О выводе Борисовой из состава бюро обкома. Предлагаю проголосовать.
У Юлии Сергеевны медленно отливала краска от лица.
— Вы забываете, Николай Гаврилович, меня выбрала конференция.
— Вынесем на следующий пленум. Не сомневаюсь, он утвердит наше решение.
Юлия Сергеевна оглядела сидевших вокруг длинного зеленого стола людей. Генерал Горизов хмурил густые брови и развинчивал свою авторучку; председатель облисполкома Мошканец тяжело вытирал вспотевшую багровую шею платком; Клепанов сосредоточенно изучал стол. Один Дербачев встретил ее взгляд:
— Товарищ Борисова будет на своем месте на каком-нибудь менее ответственном участке работы. Где именно, мы решим позднее. Очевидно одно: товарищ Борисова не созрела пока для руководства идеологической жизнью области. Вести закулисные интриги не к лицу коммунисту. Думаю, Юлия Сергеевна найдет мужество пересмотреть взгляды на партийную этику.
Горизов собрал наконец свою ручку и смотрел прямо на Борисову. В узких монгольских глазах, полуприкрытых тяжелыми веками, затаилась усмешка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170