— Мы решили посоветоваться с вами. Есть мнение взять гидростанцию на Острице на счет государства, а колхозам постепенно возместить прежние затраты. Все-таки довольно крупные объекты.
— Разве у государства нет других дыр?
— Дыры найдутся, но это тоже не мелочь.— Он выдернул ящик стола, достал толстую синюю папку.— Я понимаю, вам самой хотелось поднять дело. Честь не та, заслуги, но что поделаешь? Даже если вам удастся закончить, колхозы... Почему на селе сейчас такое положение? От Сталина досталось тяжелое наследство, особенно здесь, на селе. Видел идею и забывал о людях, а значит, извратил идею. Люди, люди — вот о чем нельзя забывать даже на минуту, и вам тоже.
— Понимаю, Николай Гаврилович. Уже решено?
— Ничего не решено,— рассердился он неожиданно.— И ничего вы не понимаете. Не считайте меня олухом.
— Николай Гаврилович...
— Ничего не решено, я не должен был говорить вам. Не в ГЭС дело — в методах, Юлия Сергеевна. В наших методах. Решается вопрос о вас, потому и вызвал.
Заметив, как ее взгляд стал еще более напряженным, и улавливая в нем мелькнувшую от неожиданности растерянность и вопрос, который мог быть понят только им, Дербачев кивнул:
— Зачем вызвал? Да, Юлия Сергеевна, мы знаем друг друга не первый день, не первый,— повторил он, отвечая на ее взгляд.— Время коснулось и нас, не могло не коснуться. Устарели ваши методы, Юлия Сергеевна, безнадежно устарели. Понимаете, в архив их давно пора. Иногда ведь непонимание помимо воли может легко перейти просто в нежелание, так ведь. А это уже разные вещи, вы достаточно умны, чтобы понять. Сигналов больше чем достаточно и в адрес ЦК, и у вас на месте, Юлия Сергеевна. Вот глядите. Я мог бы вам и не говорить, и не показывать. Здесь письма, умные есть письма, все обосновано. Если хотите, познакомьтесь. Вы уж так думаете, я у вас честь отнимаю, счеты свожу.
Она перебирала письма и вдруг горестно покачала головой.
— Что вы? — подозрительно спросил Дербачев.
— И ты, Брут,— Юлия Сергеевна подняла серый конверт осторожно, кончиками пальцев.— Малюгин.
Дербачев внимательно на нее посмотрел.
— Кто этот Малюгин?
— С завода «Сельхозмаш». Такой примерный товарищ, выдвиженец, секретарь райкома, мой протеже.
— Ну, это вам наука. Что-то припоминаю. С какого бока он причастен к колхозам? Ах да, вы же сказали — выдвиженец.
Борисова промолчала, пробежала письмо.
— Мелочи, все мелочи, Николай Гаврилович.
— По-вашему. Познакомьтесь с мнением Клепанова.
— Я его мнение знаю.
— Что, тоже мелочи, Юлия Сергеевна?
— Значит, окончательно решено с ГЭС? — спросила она, уклоняясь от прямого ответа.— О чем разговор, конечно, здорово! Какой идиот откажется от помощи? — Она засмеялась.— Конечно, рада, все ликовать будут.
— Юлия Сергеевна, я хочу одного. Мы с вами достаточно знаем друг друга. Давайте совершенно откровенно. Я повторяю: я Ценю вас, мне придется докладывать в ЦК и все обосновывать. Несомненно. Без учета уроков прошлого мы не сможем идти дальше.— Он помолчал.— Честно признаюсь, не могу уловить сейчас вашего настроения, сути. Времена изменились, осуществлять партийное руководство областью сейчас во много раз сложнее и труднее, готов это признать. Я понимаю, в вас идет ломка, да и мне тоже трудно, трудно, чертовски все это трудно, Юлия Сергеевна. А без этого нельзя жить Не сдерживайте этого процесса. Ошибайтесь, мечитесь, только скорее, некогда ждать. Ведь столько потеряно времени! Вы умный человек, вы нужны, вы честны — я-то знаю! Поверить Малюгину? Непостижимо...
— «Нам» нужны. Чья же я, по-вашему?
— Не ловите на слове, вы умнее. «Нам» — это и вы.— В голосе его прозвучала досада.— Не думайте, не так все безобидно. Даже слишком серьезно. Как посмотреть, по головке нас с вами не погладят.
— Почему нас с вами? Меня.
— Да, вас, вас. Вас! Слишком за многое хватаетесь. Сразу за все. А в итоге, конкретно — ничего не получается. Бег на месте, Юлия Сергеевна. Ать-два, ать-два!
Он снова чихнул. Большой рассерженный мужчина чихал тонко и жалостно, как ребенок. Борисовой стало смешно, и она едва удержалась от улыбки.
— Николай Гаврилович, Николай Гаврилович, все понимаю, не надо на меня кричать.
Дербачев поднял брови и остановился. Что-то мелькнуло в его серых глазах, точно тень прошла по лицу, и оно помолодело, хотя у глаз и на лбу собрались складки. Он подошел, присел рядом, на край стола. Было, было... Та ночь, когда она пришла к нему, разве забудешь? И тогда, и сейчас что-то незримо стоит между ними. А сейчас она, кажется, еще больше похорошела.
Как она живет? Спросить и напороться на равнодушие? Спросить?
Юлия Сергеевна, наблюдая за ним, чуть улыбнулась.
— Что, Николай Гаврилович? Он поглядел ей прямо в глаза.
— Трудно? — И сам себе ответил:— Трудно, Юлия Сергеевна. Все гораздо сложнее, я понимаю. Именно вам надо быстрее решить, пока за вас другие не решили. От этого, Юлия Сергеевна...
— Не надо, Николай Гаврилович,— оборвала она, и он увидел ее сошедшиеся в сплошную линию брови и понял, что задел в ней самое больное и тайное.— Не надо, Николай Гаврилович,— повторила она.— Я знаю.
Он, жалея ее и в то же время невольно любуясь ею и сердясь на себя за это, еще придвинулся, низко наклонившись над столом на локти, и, уже не диктуя, не принимая ее попытки закончить разговор, спросил:
— Говорите, знаю? А что, собственно говоря, вы знаете, Юлия Сергеевна? Что вы делаете трагическую мину? Я-то имею право говорить с вами так. Никого теперь не проймешь, смешно. Послушайте меня. Я старше вас. После того, что было с другими, смешно напускать на себя. Вы помните нашу область перед смертью Сталина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170