Дмитрий шел за ними, отстав шагов на десять, и еще издали заметил Дербачева. Он видел его под Новый год в Осторецком драматическом театре и с тех пор запомнил его квадратную тяжелую голову. Дербачев, поджидая, кивнул председателю издали, и Лобов, подойдя, поздоровался.
Дмитрий свернул в сторону, стал разговаривать с конюхом Петровичем, ставшим за эти пять лет низким и жиденьким мужиком. А звали его и сейчас по-старому — Петровичем. Дмитрий от деда Матвея узнал, что Петровича в армию не взяли: не вышел ростом. Он женился, успел нажить двух детей, дочку и сына. Жена была ровно вполовину выше его, рядом они никогда не ходили: ни в гости, ни в кино, ни на работу. На людях Петрович не переносил соседства жены. В этом дед Матвей винил мать Петровича, властную и крутую старуху. Она боялась обмельчания потомства и настояла именно на таком браке. А Петрович парнем гулял с Тоськой Лабодой.
Встречаясь с нею теперь, слушая насмешки, менялся в лице. Дед Матвей рассказывал, что Петрович иногда бил свою жену. И баба ему подчинялась — своего маленького повелителя она любила за не известные никому, кроме нее, какие-то особые качества.
«Маленький-маленький, а злой, дьявол»,— неожиданно подумал Дмитрий, здороваясь с конюхом. Петрович держал в руках огромные вилы и в первую очередь оглядел лыжный костюм Дмитрия — другого тот не захватил с собой.
— Все ходят, ходят,— сказал Петрович недовольно.— Все высматривают, начальствуют.
— Кто ходит? — не понял Дмитрий.
— Да вот,— конюх кивнул на Дербачева.— Нечего делать, и ходят, ездят. Еще орать начинают. Хоть бы одного в нашу шкуру.
— А ты знаешь, кто это?
— Да знаю, как не знать. То-то напугал!
Петрович вскинул вилы на плечо, повернулся и пошел по своим делам. В спину он не казался Дмитрию маленьким, он ступал уверенно и тяжело. Так ходят под любопытными взглядами чужих глаз.
— Степан Иванович, в чем дело? — недовольно спросил Дербачев, шагая по проходу одного из коровников. По обе стороны от них стояли и лежали разномастные жующие коровы.
— А что, Николай Гаврилович? — непонимающе поглядел на секретаря Лобов.
— Ну, еще бы, сам ты не видишь. Посмотри на скот, подстилки нет? Или привезти лень? Нельзя, Степан Иванович, смотреть стыдно, все в грязи утонуло. Ну, молчи, молчи, обижайся.
— Говори не говори, Николай Гаврилович, делу не поможешь. Нет подстилки, где ты ее возьмешь? В самом деле нет, ржаная солома и та на корм идет. Не знаю, дотянуть бы. Только объедья, уж никуда их нельзя, стелем.
— Под свою подстелить находишь. У Лобова сжались губы.
— Так то своя, товарищ секретарь. Свою у меня и кормить есть чем.
Дербачев сердито кашлянул, обходя натекшую в проходе и загустевшую на морозе лужу,— этот хитрющий, кажется, всегда спокойный мужик явно над ним подшучивал.
— Свою, говоришь? А они вот чьи?
— Так их много. Здесь на ферме, двести семьдесят, а ферм в колхозе сейчас пять. Поди уследи в таком хозяйстве.
— Ладно, Лобов, шутить потом будем. Серьезно, ничего придумать нельзя?
— Делаем, Николай Гаврилович. В Воронцове, в третьей бригаде, опилки выручают, там у нас своя лесопилка работает. А здесь так. Скота много, соломы нет, какая есть — на корм.
— Полы нельзя набросать? — спросил Дербачев.— Захотеть надо. Вот так, с небольшим наклоном для стока. Недолго и недорого. Ну, чего ты смотришь? — неожиданно обратился Дербачев к широкорогой корове, выставившей голову из-за перегородки и внимательно глядевшей на людей. Корова тряхнула головой, стала тереться шеей о перекладину.— Ишь ты, понимает,— засмеялся Дербачев, вспоминая давнее-давнее и стараясь не потерять нить разговора. Собственно, он приехал к Лобову по другому вопросу и на ферму зашел случайно.
— Полы... А вы знаете, Николай Гаврилович, сколько у нас в том году на трудодень упало? Двести тридцать граммов зерна, по семнадцать копеек деньгами.
— Мало. Виноватого ищешь?
Лобов пожал плечами и невесело усмехнулся.
— Я не прокурор, чего искать? А если прикинуть, интересно получается, товарищ Дербачев. Вот, например, такое. На нас с сорок первого года все долги государству лежат. За военное время, за послевоенное мы только ссудами жили. Как-то стал подсчитывать. Должны на десять лет вперед. Картинка? Будет родить в два раза больше — все за десять лет вперед отдать за долги нужно. До, последнего килограмма, все, до последней полушки.— Лобов опять пожал плечами.— Кто знает, где виноватый. Мы? Вроде не за что винить. А государство — тоже... При чем оно, если война была...
— Ну, знаешь ли!—рассердился Дербачев.— Никто от вас не требует и не потребует до последней полушки сразу. Постепенно рассчитаетесь. Государство жить должно.— Дербачев вспомнил о своей докладной в ЦК и Сталину и замолчал.
Широкорогая корова, шумно принюхиваясь, потянула к ним морду, глядя умными большими глазами. Дербачев почесал ей между рогов, и корова от удовольствия полуприкрыла глаза, показала зубы.
— Смотри, нравится ей.
— Ей кличка — Майка,— сказал Лобов.— Хорошая корова, отец породистый, холмогорский.
Дербачев отряхнул руку. Корова поглядела на людей и замычала.
— Корму просит. В корм молоком заливается.
— Ладно, Лобов. Пойдем поговорим где-нибудь. У меня дело к тебе.
На выходе из коровника Дмитрий разговаривал с доярками. Он взглянул на председателя, перевел взгляд на Дербачева, и Николай Гаврилович вдруг узнал его, останавливаясь, протянул руку:
— Простите, пожалуйста, кажется, Поляков с «Сель-хозмаша»? Не ошибаюсь?
— Нет, товарищ Дербачев. Здравствуйте. Еще раз.
— Узнал вас по портрету с заводской Доски почета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170