Нивхи стали говорить между собой, и матросы, поглядывая на них, догадывались, что все понято.
Наконец один старик решил ехать на берег, но клялся, что ничего не понял и не знает, в чем вина и что случилось. Он проворно спустился в лодку и быстро стал грести. Физиономия у него озабоченная.
— Таких мы видали! — сказал Подобин.
Хурх пытался кричать своим. Но до берега очень далеко. И киты все время шумят, плещутся.
Гиляков покормили, дали им табаку, но не отпускали.
Кок, подавая пленникам мутовку с кашей, объяснял знаками, что их повесят на рее, если вещи не вернут.
У гиляков ответ был обдуман заранее, когда они еще собрались на судно. Они опять стали объяснять, что ничего не знают о пропаже вещей.
— А если не знают, то пусть у нас поживут! — сказал Фомин.
Чумбока долго смотрел на алеута Данилу, который куда-то собрался на своей байдарке с товарищами. Он спросил:
— Негр?
— Нет! — ответил Данила.
— Конечно, это не негр. Видишь, какие куртки на них хорошие, — сказал Хурх. — И у них своя хорошая байдарка. Наши слова знают... Никогда никто не видел, чтобы негры или рыжие приходили на байдарке.
«На корабле в самом деле с пленниками расправиться не долго, — думал Чумбока. — Каша у них вкусная. И как будто они не грабители. Зачем же все ездят на шлюпках? Потом приезжают, прикладывают руку к шапке и что-то говорят своему начальнику. Беспокоятся, бегают, о чем-то спорят, ходят по кораблю. Как будто делают какое-то дело. А никакого дела не делают. Только меряют воду. Давно можно было идти дальше, а они все рисуют на своих листах».
Чумбока подобрался к дверям рубки и подглядывал. Его не гнали. «Может быть, и не повесят. Много каких-то предметов, медных, с зеркалами, но не для женщин». Чумбока вспомнил рассказы Позя, как тот ходил по сопкам с «академиком». Это, может быть, тоже ученые? Почему же они тогда так ловко схватили нас? Ученые не должны драться, они сидят важно, в длинных халатах, с веерами. Хорошенькие девки подают им кушать. А они пишут и молчат, и все старые и седые. А эти молодые и смахивают мордами на китобоев. Известно, что рыжие вздергивают пленников на рее, тех, кто провинился или кто сопротивлялся. Удавливают их веревкой. Даже своего один раз удавили и выбросили акулам. И мне пообещали, что удавят... Наверно, это рыжие... Хотя и сомнительно.
— Будешь меня вешать? — спросил Чумбока у вышедшего капитана и показал на шею и на мачту.
Невельской прошел мимо. Подобин сегодня у руля. Он подтвердил Чумбоке, что повесят обязательно, надо таскать обратно вещи, куртки, а то будет плохо.
Алеут Михаила Свининский сидел в каюте у капитана.
— Кит один — охотник один. Алеут идет на байдарке. Или вдвоем. Я всегда с Данилой Яранским хожу. И бьем. Американ идет на вельботе, с гарпунами, целая команда. Они совсем не умеют ходить по волнам. Теперь гарпунную пушку придумали. Только хитростью берут.
— А как же вы?
— Бьем вот копьем. Рукой. И зря не бьем. Когда кит умрет и его волной выбросит! Бьем одного. А который китобой придет на корабле — он не жалеет животных. И людей тоже. И лес. Когда-нибудь сожгут все на свете. Вон остров большой уже загорелся.
— Какой?
— Сахалин!
— Там леса горят. И газ.
— Не лес горит и не газ, а земля. И когда-нибудь весь остров сгорит. Китобои здесь так бьют китов — нам рассказывали в деревне, — что жиром покрывается все море. Вот что делают красные рубахи!
От берега шла лодка, не доходя судна, быстро повернула обратно.
— Эй, отдайте вещи. Привезите ружье! — кричал Чумбока.
На другой день от берега отвалили три большие лодки.
Капитан видел, что туземцы побаиваются приближаться. Они перестали грести. Остановились и все стали кланяться, стоя в лодках на коленях.
Алеуты показали, что стрелять никто не будет. Нивхи ответили, что боятся.
Наконец одна лодка подошла к борту. Поднялся на ноги рослый нивх и поднял живую собачку, объясняя, что желает передать ее на борт в обмен на своих товарищей.
— Давай вещи! — отвечали ему.
— Спустите к ним одного из заложников, — велел капитан.
Хурха позвали к борту.
— Иди! — подтолкнул матрос.
Хурх глазам не верил. Он спрыгнул в лодку. Стал что-то говорить. Нивхи осмелели. Подошли другие лодки.
На борт подали винтовку. Потом — куртки... По штормтрапу спустился с судна Тятих. Он в руках держал табак и кусок материи в несколько аршин.
Старики залезли на судно. Они лезли обниматься и целоваться с капитаном. Просили водки. Говорили, что теперь все понимают хорошо и знают, как хорошо тут кормили пленников, как хорошо с ними обходились и совсем не хотели повесить.
Старики стали объяснять, что с моря приходят суда, делают разные бесчинства, хватают за грудь женщин.
— А что же вы говорили, что у вас вещей нет. Что это другие люди из других деревень грабили?
Тут пришлось врать. Все наперебой стали рассказывать, с каким трудом отбили они вещи у жителей другой деревни. Была война... Дрались с целой деревней…
Рассказчики показывали, как тянули луки, били кольями, как падали, пронзенные в грудь, как было убито три их товарища.
— Все это, конечно, ложь, и, верно, сами похитители в числе этих рассказчиков, но надо одарить их хорошенько, — сказал капитан.
— Да, на самом деле, это не рыжие! — сказал своим Чумбока.
Но как страшно жить на свете! Всех надо бояться. Все приходят, пугают, бьют, наказывают и еще хотят вешать, пугают веревками, а никого нельзя самому ограбить!
Может быть, потому гаснут лица гиляков, такие печальные у них глаза и они так ненавидят всех приходящих с моря и всех готовы убивать. Чумбока видел маньчжур, американов, рыжих, японцев, ни от кого нет пощады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138