..
Светлая голова штурмана наклонилась над шлюпкой, он укладывает инструменты. Пора в путь. А жарко здесь... И люди на Амуре добрей и приветливей, чем на побережье.
Кудрявцев переводил рассказ Питкена.
— Маньчжуры — народ высокий, с белокурыми усами, важный.
— Хотя бы одного увидеть, — сказал Невельской. — А что за народ нивхи?
— Нивхи — это и есть гиляки. Одно и то же. Русские и тунгусы зовут «гиляки». А многие наши даже не знают, что мы гиляки.
— А есть такой гиляк Позвейн?
— Как же, есть, наверное, и такой!
— Ну, спроси у своих.
Фомка спросил.
— Позвин, — объяснил старик, — он далеко живет...
— Позь? — переспросил Питкен. — Это мой друг!
В руках у Питкена был мешок, за плечами лук, а из расхлеста халата торчала берестяная коробка с табаком.
Гиляк показал Невельскому, что тоже хочет ехать бросать веревку в воду.
— Вот вам и проводник, ваше высокоблагородие! — сказал Фомка. — Он все знает... А ведь я тут, при деревне, стучу да сетки плету, в море не бываю. Я этой воды боюсь...
— Мичман Грот, идите поцелуйтесь на прощание со своим земляком! — крикнул Гейсмар.
Капитан приказал собираться. Заиграл горн.
— Как же ты рискнул открыться? — как бы между прочим спросил Козлов у Фомки.
— Свои! — жалко улыбнувшись и как бы прося прошения, ответил Кудрявцев.
Старики хлопали Невельского по плечу и, показывая на Питкена, объясняли знаками, что он все знает и поедет проводником.
Капитан указал гиляку место в шлюпке. Гиляк полез через борт. Шестаков с силой оттолкнулся от берега. Ветер хлопнул парусами. Шлюпки быстро пошли против течения.
— Как вы не боитесь заразы, Геннадий Иванович? — удивлялся Гейсмар.
— Чего же их бояться! По всем признакам, суда европейских наций сюда еще не входили.
Фомка был печален.
«Придется теперь уходить! — думал он. — Где-то надо искать новое место... Где? Куда деваться? Сверху пришлось бежать от оспы и от маньчжур на свободные, вольные земли. А тут поди свои нагрянули! Опять господа! Куда же теперь? Может быть, на остров? У Фомкиной жены есть родственники на Сахалине. „Придется плыть туда“.
Глава пятьдесят четвертая
ПРОЛИВ НЕВЕЛЬСКОГО
Замечания гиляков, принявших Грота, Попова и Гейсмара за сыновей капитана, задели Невельского за живое.
«И как им в голову пришло! Впрочем, будь я гиляк, могли бы быть у меня такие сыновья. Наверно, женятся у них в шестнадцать лет». Невельской вспомнил Машу.
— Гиляк! — показывая себе на грудь, сказал Питкен.
— А ваши люди живут на острове?
— На Хлаймиф? Какое племя? Народ? Там вон? На Сахалине? — спросил Попов.
— Гиляк.
— Тоже гиляки!
— Да, гиляк.
Питкен показывал, что тут всюду гиляки. Попросил бумаги и карандаш и стал чертить лиман и рисовать деревни гиляков на Сахалине и на материке, называя их. Потом показал пальцем на вещи в корме и сказал по-русски:
— Чайник.
Потом обматерился. Гребцы, сдерживаясь, давились от смеха. Он показал на ружье и сказал:
— Курок, ружье.
Невельской стал расспрашивать о гиляках и маньчжурах.
— Тебе надо манжу? — спросил гиляк. — Надо? Надо?
«Идем полтора месяца, видели разных людей, а ни единого маньчжура... Про китайцев, кажется, вообще никто не знает».
— А где живет Позвин? — Капитан показал на карту, разрисованную гиляком-географистом.
— Нету...
Питкен попросил еще бумаги. Ему дали. Питкен нарисовал северную часть лимана, мыс.
— Коль! — сказал он и добавил: — Позвин!
Позь жил в деревне Коль, на мысу Коль, на южном побережье Охотского моря.
Поднимаясь вверх по реке, шлюпки достигли длинного низменного полуострова, заросшего мелкой березой и кустарником. Полуостров протянулся с левого берега почти до середины Амура.
На обеих сторонах реки были лесистые крутые горы. Кое-где скалы торчали над водой. Место было глухое.
Над глинистым обрывом полуострова стеной стояла дикая трава. Мошка и комары роями накинулись на моряков.
— Отличное место для установки береговых батарей, — говорил Невельской офицерам, подойдя к крайней оконечности полуострова и выйдя на берег. — Пушки будут простреливать всю реку и с той стороны и с этой. Ни один корабль не войдет в Амур и не спустится вниз.
В воздухе стояла тишина. Воды Амура были спокойны. На мели виднелась шлюпка. Ее голая мачта склонилась над далеким мысом материка, ушедшим куда-то в глубь светлого неба, слившегося с морем.
На берегу — ружья, составленные в козлы, ранцы, шинели, ящики с посудой. Трещали костры. В котлах варился обед. Повар готовил закуску, раскладывая свежесоленую икру на тарелки.
— Сегодня же осмотрим полуостров, — сказал Невельской офицерам.
После обеда Невельской сидел с гиляками и матросами, курил трубку.
— Как ты, Козлов, догадался, что старик лодки нарисовал? — спросил он плечистого матроса с черными от корабельной смолы руками, с красным лицом и светлыми нависшими усами.
— Видно было, что лодки, — ответил Козлов.
— Матрос завсегда верно скажет! — подтвердил Шестаков. — Право слово, Геннадий Иванович!
— Это царь Петр, сказывают, любил с солдатами советоваться, — стал рассказывать боцман Горшков. — Когда шведский король Карла отнял у него антилерию, царь шибко призадумался. Сидит, с лица потемнел. Какой-то солдат возьми да и скажи: «Антилерию новую не трудно отлить». «Отлить-то не трудно, да меди у меня нет», — отвечал Петр. «Меди! А сколько, Алексеич, по церквам колоколов набитых! Вели-ка собрать». Он и давай у попов колокола отымать!
«Хорошо я команду набрал». Невельской глядел на измученных, но веселых матросов. В рассказе Горшкова слышалось свое, родное. В лице этих матросов — костромичей, новгородцев, тверяков — вошла в устье Амура коренная Россия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138