Бросил службу в Семеновском гвардейском полку и поскакал на службу к Муравьеву. Он тоже будет на Камчатке... Михаил Корсаков. Семеновец, двадцати одного года.
До некоторой степени Дубельт себя считает покровителем и пособником великого дела пробуждения Сибири и заселения окраин империи. Он тоже деятель Востока. Муравьев был с ним очень почтителен и не зря взял племянника Корсакова на службу. Впрочем, Корсаков и Муравьев — кровная родня.
Дубельт перед отъездом подарил Михаилу свою шубу, чтобы не замерз в дороге. Далеко от Москвы и от Петербурга ему скакать. Трогательно подумать, что Миша увез туда, в неведомый ледяной мир, часть тепла дядюшкиной семьи. А гнездо жандармского генерала иногда теплей и уютней любого иного.
Простодушная Копьева плачет, просит:
— Ведь меня потом... никто не возьмет... Боже, боже... Ведь я ни в чем не виновата! Что я сделала?
— Вы виноваты жестоко, сударыня. Вы разрушаете основы нравственности общества! — жестко говорит начальник тайной полиции.
Лицо Дубельта наклонилось над столом, и он уставился на женщину плоской лысиной с седеющим бордюром вокруг. Было лицо, и теперь перед ней то же лицо, но без рта и глаз, с седыми бакенбардами.
Она ужаснулась и вскрикнула. Тогда вместо лысины опять поднялось лицо.
Дубельт подошел к ней.
— Бедная кошечка! Так тебе очень хочется за Фрейганга?
— Да-а... — слабо плачет она, подыскивая сочувствие и теперь уже хитря.
— Как бы мне хотелось тебя утешить...
Начальник тайной полиции, как и все его агенты, постоянно исчезает из дому по тайным служебным делам. Поэтому дома у них ничего не спрашивают. А если и спрашивают, где вы провели это время, то можно не отвечать.
Дубельт явился домой утром с тяжелой припухлостью щек и глаз. Он посмотрел в зеркало, после того как крепостной парикмахер побрил его. Лицо так и не отошло.
— Копьева, кажется, реваншировала! Теперь станет дворянкой, госпожой Фрейганг! Вот новая остзейка!
Все же прелесть секретной службы в том, что она секретна! Тут уж ничего не поделаешь! А Копьевой сказано, что будет поручено ей какое-то тайное дело государственной важности. Пусть ждет, дура!
Дубельт выехал на службу и через час принимал одного из своих сотрудников.
Человек этот был низок ростом и черноглаз, говорил с каким-то отвратительным акцентом, и генерал его недолюбливал, хотя и поощрял. У агента была греческая фамилия, но он уверял, что отец его — русский немец, а мать гречанка.
— Подобную слежку надо пре-кра-тить! — сказал генерал, выслушав доклад. — За детьми министров нельзя посылать по следу филеров. Мало знать личности. Надо знать, о чем они говорят. Во Франции революция... Это не может не влиять на молодежь... Так еще раз, кто они?
— Баласогло — чиновник министерства иностранных дел. Петрашевский — также... Прочие, коих имена я имел честь выписать в донесении, — также, о чем я указываю...
— Позвольте! — перебил генерал. Он взял листок и прочитал.
— Возможно разветвление. Нити могут вести в провинцию, в гвардию, во флот...
— Они пьют? — спросил Дубельт.
— Пьют. Петрашевский вообще большой гуляка и весельчак.
Дубельт ныне на вершине славы. Сравнительно недавно агентами его отделения раскрыто в Киеве украинское Кирилло-Мефодиевское братство. А теперь французская революция обещает ему доходы и милости.
— Надо подослать солидного и одаренного человека. Коля Мордвинов! Сын сенатора! Моего родственника! А мы будем подсылать сыщиков к их крепостным и дворникам? Следить у подворотен? Найдите за любую плату личность, которой они открылись бы как равному.
— У нас в настоящее время такого лица не имеется...
— Не имеется?
Дубельту вообще все это не нравилось. Не может быть, чтобы чиновники подготавливали революцию. Ведь это ведомство Карла Васильевича! Боже мой! Вот если бы во флоте что-нибудь открылось — другое дело!
— Вы не первый раз докладываете мне об этом. Между тем все служащие по министерству иностранных дел на хорошем счету. Объясните мне, на чем основано ваше упорство?
Человек с выпученными глазами чуть заметно смутился.
В свое время он явился к Баласогло и, познакомившись, несколько раз пытался его уговорить вступить в революционную организацию греков. Баласогло отвечал, что он русский и у него нет интересов в среде греков.
Правительство поощряло организацию греков, но за ними в то же время надо было следить. В случае необходимости, иногда из разных высших соображений, надо было выдавать некоторые секреты, а изредка и самих людей из этой организации турецким властям. Видя, что Баласогло никак в толк не возьмет, что от него хотят, агент решил идти ва-банк, предложил хорошие деньги и открылся.
Баласогло взял его за ворот, вытолкал из квартиры и изо всей силы пустил со второго этажа вниз по гнилой деревянной лестнице.
С тех пор с упорством маньяка агент преследовал Баласогло, следил за ним. Но Баласогло не имел ни одного приятеля, имеющего хотя бы какое-то отношение к греческой организации.
Попандопуло ответил Дубельту, что пытался вовлечь Баласогло и при этом заметил не только его уклончивость...
«Будь это не у Нессельроде!» — подумал генерал.
— Я думаю, что вряд ли возможен заговор в этом министерстве. Ведь, как это в нашей пословице говорится... «каков поп — таков и приход». Они хорошо воспитаны, дисциплинированны. И жалованье у них лучше.
— Осмелюсь возразить, ваше превосходительство, — заговорил Попандопуло, — что именно в этом министерстве... Они находятся на вершине знаний, ездят за границу и имеют связи со всем миром, читают бумаги и книги о том, что делается в мире, и от них невозможно скрыть то, что публике неизвестно, и поэтому они постепенно проникаются духом идей и становятся крамольниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138