Чуть свет ямщики-буряты привели своих низкорослых лошаденок. Над головами от утесистых вершин леса валились в беспорядке. Склоны над скалами были усеяны буревалом.
— Сегодня в Иркутске будем, — с тяжелым вздохом молвил Карп, усаживаясь в кошевку.
Старик осунулся и ссутулился.
Кошевка помчалась по берегу. Посредине реки, там, где вырвалась она между двух утесов из моря, торчала, проткнувши лед и как бы не пуская его вниз, черная скала — Шаманский камень.
Быстрая река вставала поздно, несла лед, ломала, громоздила его на острова, заливала сверху, и снова вода намерзала, так что казалось — как шли по бурным порогам так и застыли вмиг ангарские волны.
Сопки, отойдя от Байкала, становились все ниже. Исчезли скаты и обрывы. Повсюду виднелись пологие склоны в снегу. На берегу кое-где были видны квадраты протаявших пашен. Их становилось все больше. Чувствовалось, что близятся жилые места.
Завиднелась русская деревня.
— Какая деревня? Не Иркутск ли?
— Малая Разводная, — ответил ямщик.
По долине и по склонам холмов сплошь пошла пашня. Алешка щелкал языком от восторга.
— Пашни-то... Росчисти-то... Гляди, так и распластали бок у сопки, как карася.
Пашни, отделенные друг от друга узкими полосами леса, тянулись ввысь...
В Малой Разводной, у бревенчатой избы с потускневшим орлом на столбе и с надписью «Почтовый станок», снова меняли коней, и крестьянский паренек повез путников дальше.
Мимо кошевок плыли дома сибиряков. Груды навоза по всей улице поднялись вровень с бревенчатыми заборами, и в ворота видно было, что дворы сплошь в навозе. Это понравилось Алешке:
— Скота много!
Через двадцать верст, под Большой Разводной, в роще, увидели казаки загородные дома богачей. У кухонь на березах стаями каркали вороны, и на голых ветках, как мохнатые шапки, висели вороньи гнезда. Навстречу попался обоз цыган.
Алексей Бердышов давно не бывал в Иркутске.
«Вот она, Русь-то!» — с гордостью и волнением думал Алексей и чувствовал себя в этот миг отторгнутым, заброшенным в каменную щель на Шилке, далеким, но верным сыном этой же земли. Он вспомнил безлюдный Амур; тысячи верст, пройденные пешком с лямкой от бечевы, с лодкой за плечами; тысячи верст прибрежных песков без людского следа; завалы колодника на Бурее величиной с добрую колокольню; дремучие леса, мари, пройденные верхом на олене; медведей в дуплах с медом; росомаху, утащившую голову сохатого, которого Алексей убил и разрубил на части; низовья Амура, широкие, как море; соболиную охоту на амурских дедовских землях...
— Гляди... — сказал Карп.
Из-за холмов поднимался город — море деревянных крыш.
Вокруг церквей виднелись стены.
— Кремль! — кивнул Алешка.
— Вот она где, Русь-то!
Старик соскочил с розвальней и зашагал, хлопая себя рукавицами по бокам, радостно наблюдая близившуюся сибирскую столицу.

* * *
В Иркутске казаков поместили в казарму. На другой день их позвали в присутствие. Офицеры снимали с них допрос о поездках на Амур.
Писцы заносили их ответы на бумагу. Дня не хватило на рассказы.
Наутро казаки явились пораньше и, ожидая начальника, расположились в прокуренном темном коридоре, на полу, как в таежном балагане.
Приехал Корсаков, он велел рассказать про контрабандную торговлю, про дружбу и знакомство с китайцами, которым маньчжуры запрещали знаться с русскими.
— Что нам, батюшка, за это? — спрашивал Карп, но ответа не дождался.
Офицер с большим любопытством спрашивал про Амур и про реку Шунгал. Алексей рассказывал про свое путешествие. Он уже знал, что двадцатилетний штабс-капитан Михаил Семенович Корсаков, доставивший казаков и снимавший допрос с них, был близкий родственник самого губернатора. Отпуская казаков, предупредил, что будет еще допрос.
На третий день, после полудня, он заехал в казарму и повез обоих Бердышовых через город.
Кошевка остановилась на берегу Ангары, около двухэтажного дома с колоннадой и с лепным орлом на фронтоне. Сад из остриженных черных деревьев крыльями стлался от дома по обе стороны вдоль набережной.
— Куда привезли? — тихо спросил Карп.
— Дом губернатора, — печально ответил Алексей.
Шагая к подъезду, он глянул в сад и, невольно вспомнив такой же черный лес в низовьях Буреи, подумал, что уж больше там не бывать.
Глава девятнадцатая
МУРАВЬЕВ
В приемной губернатора мебель красного дерева, ковры, хрустальная люстра, на столиках, отделанных медью, фарфоровые вазы. Важные чиновники и офицеры, старые и молодые, то и дело проходят мимо. Казак Алексей Бердышов подумал, что каждый из них, верно, в таких чинах, что, явись на Шилку, все встречали бы его как самого Кандинского или пристава Размахнина. Начальства тут было больше, чем простого народа на Усть-Стрелке, и, глядя на него, брала оторопь, страшно становилось жить на свете, где кругом столько силы и важности.
Вдруг в губернаторском кабинете послышался какой-то шум. Распахнулись резные двери, зашелестели шелка, из-за портьер пахнуло на казаков знакомым запахом войлочной юрты. К их удивлению, из кабинета повалили буряты. Растерянные и сияющие, они останавливались в дверях, низко и почтительно кланялись куда-то в глубь кабинета.
Нетрудно было догадаться, что буряты, которых сильно притесняли купцы и чиновники, нагрянули к новому губернатору с жалобами и прошениями.
По счастливо-испуганным лицам бурят видно было, что губернатор принял их обходительно и что-то пообещал.
Знакомый вид бурят среди богатой мебели, ковров и картин приободрил забайкальцев, давая им надежду, что, быть может, и над ними не грянет гром, что губернатор не зверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138