На дальней стороне трибуны Жюри стоял наблюдатель и разговаривал с одним из присяжных. Это были оба довольно молодые люди, и они непринужденно болтали, обмениваясь множеством улыбок и жестов. Доктор взобрался на трибуну и с интересом оглядывался вокруг, и в поведении его не было и намека на беспокойство, пока внезапно он не наклонился вперед, схватившись за край трибуны, и в мгновение его лицо внезапно стало мертвенно-пепельным, с выражением горечи и недоверия.– Если угодно! – обратился он грубым тоном к судье Лестеру и, глядя на трибуну Жюри, он сделал несколько указующих обвиняющих жестов в сторону молодого человека, который разговаривал с присяжным. Это бы не кто иной, как Феликс Тривли.На мгновение доктор казался вне себя, весь – безмолвное презрение, и, хотя только его обвинительного жеста было достаточно, чтобы вывести мужчину из зала, он все еще держал руку вытянутой, дрожа и молчаливо обвиняя мистера Тривли.– Что, господи боже, этот человек здесь делает?! – затем воскликнул он, пытаясь обрести контроль над собой. – Это же закрытая сессия, так? Ваша честь, я вынужден сомневаться в неподкупности этого Жюри!Эта вспышка гнева вызвала огромное волнение в зале суда. Почти каждый из состава Жюри сидел, сгорая от любопытства, а молодой присяжный, с которым разговаривал мистер Тривли, уставился на доктора с открытой враждебностью, в то время как сам Тривли, словно в подтверждение замечаний доктора, просто улыбнулся с натянутой вежливостью и кивнул.– Доктор рассказывает не все, что он знает, – сказал он очень тихим голосом, и его губы изогнулись в болезненной улыбке, которая не покидала его в течение всего инцидента. И, произнеся это, он слегка повернулся в профиль и принял странную позу, мелькнув при этом маленьким белым пятном на своем затылке.– Да, я знаю! – сразу же парировал его доктор. – Я знаю эту ссадину! А ее ты чем заклеил? Паучьими яйцами? Господи боже! – он тяжело нагнулся, побледневший, опершись на край трибуны, словно ему неожиданно стало плохо.– Вы хотели бы так думать, хотели бы, доктор? – ответил Тривли, и только его рот изогнулся в фантастической улыбке, а его тусклые глаза оставались неживыми, абсолютно мертвенно-серыми. – Или это расстроило бы вас? Это бы вас расстроило – и ваши весьма особенные сведения?Судья Лестер поднял свой молоток, но еще до того, как он смог ударить, мистер Тривли мягко повторил фразу:– Доктор рассказывает не все, что он знает. – После чего доктор Эйхнер, придя в себя, заговорил настолько громко и отчетливо, что судья Лестер продолжал держать в воздухе свой молоток, замерев от слов доктора.– Я скажу больше, – заорал он, – у этого человека серьезный случай психического помешательства: ярко выраженный педераст, в тяжелой стадии паранойи!– Это клевета! – закричал приятель Тривли с трибуны Жюри, наполовину вскочив и дико глядя на судью Лестера и ища его защиты.– Это клевета, – сказал судья Лестер, ударяя молотком, – и я советую вам, доктор…– Дайте обвинению быть клеветой! – закричал доктор Эйхнер. – И защита будет: Правда!– Я советую вам, доктор, – сказал судья Лестер очень громким голосом, – помнить о том, что вы можете быть ответственны за выражение неуважения к этому суду! – И он оглушительно ударил молотком. – Я продолжаю настаивать на порядке в зале!И когда в зале суда волнение утихло, был слышен только голос доктора Эйхнера, обращающийся к одному из близко сидящих чиновников.– Задержите этого человека. Я хочу допросить его. – Он говорил в таких уверенных обертонах, но было сомнительно, что чиновник, один из учетных клерков, даже расслышал его. В любом случае он отреагировал на слова доктора ледяным молчанием.– Я сказал – порядок, доктор, я не буду предупреждать вас еще раз! – Он остановил доктора тяжелым, приказывающим взглядом, безотрывно глядя на него почти полминуты. Однако доктор, казалось, погрузился в свои собственные мысли. Его агрессивное поведение переросло в явную глубокую озабоченность, его глаза уставились на Жюри, не фокусируясь, брови сдвинулись, и весь вид его выражал размышление и сосредоточенность, словно в уме он пытался сопоставить какие-то факты и связать их воедино.– Вполне очевидно, – начал судья Лестер, прочистив горло, – что развитие событий приняло другой оборот, и ваши претензии к Жюри вполне обоснованны… эти сессии – закрытые, и я должен буду кое-что сказать охранникам, ответственным за допуск в зал неуполномоченных лиц… На совещании мы пришли к выводу, что сведения и факты по этому делу на данный момент отрывочны и недостаточны для того, чтобы Суд мог прийти к какому-либо выводу. Поэтому повторное слушание будет проходить в должном порядке. Я собираюсь назначить это слушание через десять дней, если начинать отсчет с сегодняшнего дня, то есть во вторник, второго мая, и за это время, вероятно, офис прокурора округа продвинется с расследованием, и у нас будет гораздо больше фактов и сведений по этому делу. Настоящее Жюри не будет созываться заново. Основная сторона получит вызов в день, предыдущий слушанию. – Судья Лестер сделал паузу и оглядел Жюри перед тем, как обратиться к ним со своим серьезным заявлением. – Служба в Жюри – это обязанность и привилегия каждого хорошего гражданина. Наши демократические принципы в основном зависят от уважения к этой обязанности, соблюдения этой привилегии. От лица правительства и народа округа Лос-Анджелес я хотел бы напоследок выразить признательность тем из вас, кто присутствовал сегодня в этом зале, за ваше пожертвование и сотрудничество. Суд окончен.– Что это значит? – прошептала Барби Ральфу – и, хотя и случайно, – крепко сжав его руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56