но и тогда мы поглядим, не лучше ли бы-
ло бы сделать бедность не такой горькой, а богатство - не таким кичли-
вым, чем вести тяжбу о словах, - как будто о предметах уже вынесено суж-
дение. (41) Представим себе, что нас позвали на сходку народа. Внесен
закон об упразднении богатств. Неужто мы будем убеждать или разубеждать
толпу такими умозаключеньями? Неужели с их помощью добьемся мы того, что
римляне вновь устремятся к бедности и восхвалят ее, опору и зиждущую си-
лу своей державы? Что они устрашатся своих богатств, вспомнят, что нашли
их у побежденных, откуда и проникли в незапятнанный, славный воздерж-
ностью город подкупы, и раздачи, и мятежи? Что с чрезмерной страстью к
роскоши стали они выставлять напоказ добытое у многих племен? Что отня-
тое одним народом у всех еще легче может быть отнято всеми у одного? -
Лучше убедить в этом и изгонять страсти, чем определять их. Если нам под
силу, будем говорить храбро, если нет, то хоть откровенно. Будь здоров.

Письмо LXXXVIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты желаешь знать, что я думаю о свободных науках и искусствах. Ни
одно из них я не уважаю, ни одно не считаю благом, если плод его -
деньги. Тогда они - продажные ремесла и хороши до тех пор, пока подго-
тавливают ум, не удерживая его дольше. На них следует задержаться, лишь
покуда душа не в силах заняться ничем важнее; они - наше ученье, а не
наша работа. (2) Почему они названы свободными, ты видишь сам: потому
что они достойны свободного человека. Впрочем, есть только одно подлин-
ное свободное искусство - то, что дает свободу: мудрость, самое высокое,
мужественное и благородное из них, а все прочие - пустяки, годные для
детей. Неужто ты веришь, будто в них есть какое-то благо, хотя сам ви-
дишь, что нет людей ниже и порочнее их учителей? Все эти вещи нужно не
все время учить, а однажды выучить. Некоторые полагали нужным разоб-
раться, можно ли благодаря свободным искусствам и наукам стать человеком
добра. Но они и не сулят этого, и даже не притворяются, будто знают та-
кое! (3) Грамматик хлопочет только о нашем уменье говорить, а пожелай он
пойти дальше, - займется историей или стихами, если раздвинет свои гра-
ницы так, что шире некуда. Но пролагается ли дорога к добродетели объяс-
неньем слогов, тщательностью в выборе слов, запоминаньем драм, правил
стихосложенья, разновидностей строк? Это ли избавляет нас от боязни, ис-
кореняет алчность, обуздывает похоть? Перейдем к геометрии, к музыке: и
в них ты не найдешь ничего такого, что наложило бы запрет на страх или
алчность. А кому он неведом, для того все знания тщетны. (4) Нужно пос-
мотреть, учат ли эти наставники добродетели; если не учат, то им нечего
преподать; если учат, то они философы. Ты хочешь убедиться, что они на
уроках и не думают учить добродетели? Взгляни, до чего ученье каждого не
похоже на ученья остальных! А учи они одному и тому же, разнобоя бы не
было. (5) Они бы тебя убедили даже в том, что Гомер был философом, если
бы не опровергали этого своими же доводами. Ведь они превращают его то в
стоика, одобряющего только добродетель и бегущего наслаждений, от чест-
ности не отступающего даже ради бессмертия; то в эпикурейца, восхваляю-
щего покой в государстве, проводящего жизнь в пирах и песнях; то в пери-
патетика, устанавливающего три рода благ; то в академика, твердящего,
что нет ничего достоверного'. Ясно, что ничего такого у него нет, раз
есть все разом, - потому что учения эти между собою не совместимы. Но
уступим им Гомера-философа. Он, видимо, стал мудрецом до того, как узнал
о стихах; будем же и мы лучше учиться тому, что сделало Гомера мудрецом.
(6) А спрашивать у меня, кто был старше - Гомер или Гесиод, такое же
пустое дело, как разузнавать, почему Гекуба, хотя и была младше Елены2,
выглядела старой не по возрасту. И не пустое ли, по-твоему, дело - исс-
ледовать возраст Патрокла и Ахилла? (7) Будешь ли ты доискиваться, где
блуждал Улисс, вместо того чтобы положить конец собственным заблуждени-
ям? Нет времени слушать, носило ли его между Италией и Сицилией или за
пределами известного нам мира. Да и не мог он на таком малом прост-
ранстве скитаться так долго. Душевные бури швыряют нас ежедневно, из-за
собственной негодности мы терпим все Улиссовы беды. И красота прельщает
наше зренье, и враг грозит; здесь - свирепые чудовища, лакомые до чело-
веческой крови, там - коварный соблазн, привлекающий слух, и все разно-
образье бед. Научи меня, как любить родину, жену, отца, как плыть к этой
столь честной цели даже после кораблекрушенья. (8) Зачем ты доискива-
ешься, была ли Пенелопа вправду целомудренна3, или обманула свой век?
Подозревала ли она, что видит Улисса еще прежде, чем узнала наверное?
Лучше объясни мне, что такое целомудрие, и какое в нем благо, и в чем
оно заключено - в теле или в душе?
(9) Перейду к музыке. Ты учишь меня, как согласуются между собою вы-
сокие и низкие голоса, как возникает стройность, хотя струны издают раз-
ные звуки. Сделай лучше так, чтобы в душе моей было согласие и мои по-
мыслы не расходились между собою! Ты показываешь мне, какие лады звучат
жалобно; покажи лучше, как мне среди превратностей не проронить ни звука
жалобы!
(10) Геометрия учит меня измерять мои владенья; пусть лучше объяснит,
как мне измерить, сколько земли нужно человеку! Она учит меня считать,
приспособив пальцы на службу скупости; пусть лучше объяснит, какое пус-
тое дело эти подсчеты! Тот, чья казна утомляет счетоводов, не счастливее
других;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199