Я договорилась со служанкой. Когда придёт доктор, я пойду посплю, а она подежурит до часу. Потом я её сменю.— Можете отдыхать, сестра, — со скорбным видом произнёс Ноэль. — Ночью подежурю я, мне все равно не удастся сомкнуть глаз. XII Получив отпор у судебного следователя, смертельно уставшего после целого дня допросов, папаша Табаре вовсе не чувствовал себя побеждённым. Недостаток или, если угодно, достоинство старого сыщика состояли в том, что он был упрям как мул.От взрыва отчаяния, нахлынувшего на него в галерее, он вскоре перешёл к той непреодолимой решимости, которую можно бы назвать воодушевлением, возникающим в момент опасности. Чувство долга вновь одержало верх. Разве можно предаваться постыдному разочарованию теперь, когда от одной-единственной минуты зависит, быть может, жизнь человеческая? Бездействие непростительно! Он толкнул невинного в пропасть, он и вытащит его оттуда, и, если никто не захочет ему помочь, он справится сам.Как и следователь, папаша Табаре падал с ног от усталости. Выйдя на воздух, он почувствовал к тому же, что умирает от голода и жажды. Волнения минувшего дня заставили его забыть о самом необходимом, и со вчерашнего вечера во рту в него не было даже глотка воды. На бульваре он зашёл в ресторан и заказал обед.Пока он подкреплялся, к нему потихоньку возвращалось мужество, а вместе с ним и надежда. Теперь ему самое время было бы воскликнуть: «Слаб человек!» Кто не знает по себе, как может перемениться настроение за время самой скромной трапезы! Какой-то философ даже утверждал, что героизм зависит от наполненности желудка.Теперь нашему сыщику дело представлялось уже не в таком мрачном свете. Разве у него нет в запасе времени? Месяц — большой срок для энергичного человека. Неужели его обычная проницательность изменит ему на этот раз? Разумеется, нет. Он только сожалел, что не может предупредить Альбера о своих трудах ради его освобождения.Из-за стола он встал другим человеком и бодрым шагом преодолел расстояние, отделявшее его от улицы Сен-Лазар. Когда привратник отворил ему дверь, часы пробили девять.Начал он с того, что взобрался на пятый этаж, чтобы справиться о своей старинной приятельнице, которую ещё не так давно называл милейшей, достойнейшей госпожой Жерди.Дверь ему отворил Ноэль, которого, судя по всему, растрогали воспоминания о минувшем: он был погружён в такую печаль, словно умирающая и впрямь доводилась ему матерью.Из-за этого неожиданного обстоятельства папаше Табаре пришлось войти хотя бы на несколько минут, несмотря на то, что чувствовал он себя при этом крайне неловко.Он предвидел, что, оказавшись с глазу на глаз с адвокатом, ему придётся разговаривать о деле вдовы Леруж. Легко ли, зная то, чего не знает и его молодой друг, рассуждать на эту тему и не выдать себя? Одно неосторожное слово может пролить свет на роль, которую играл в этих трагических обстоятельствах папаша Табаре. А ему хотелось остаться чистым и незапятнанным отношениями с полицией, особенно в глазах его дорогого Ноэля, ныне виконта де Коммарена.С другой стороны, он жаждал разузнать, что произошло между адвокатом и графом. Неизвестность возбуждала его любопытство. Короче говоря, отступать было некуда, и он дал себе слово держать язык за зубами и быть начеку.Адвокат проводил сыщика в спальню госпожи Жерди. Самочувствие её к вечеру несколько изменилось, хотя ещё нельзя было понять, к лучшему или к худшему. Очевидно было одно: забытьё её стало уже не столь глубоко. Глаза её по-прежнему были закрыты, но можно было заметить лёгкое подёргивание век; она металась на подушках и тихонько стонала.— Что сказал врач? — спросил папаша Табаре, понижая голос до шёпота, как невольно делают все в комнате больного.— Он только что ушёл, — отвечал Ноэль. — Скоро все будет кончено.Папаша Табаре на цыпочках подошёл ближе и с нескрываемым волнением взглянул на умирающую.— Бедная женщина! — прошептал он. — Смерть для неё милость господня. Наверно, она жестоко страдает, но что такое эта боль по сравнению с той, какую довелось бы ей пережить, знай она, что её сын, родной её сын, сидит в тюрьме по обвинению в убийстве!— Вот и я пытаюсь этим утешиться, видя её в постели, без сознания, — подхватил Ноэль. — Ведь я все ещё люблю её, старый мой друг, для меня она не перестала быть матерью. Вы слышали, как я проклинал её? Я обошёлся с нею жестоко, думал, что ненавижу её, но сейчас, теряя её, я все забыл и помню только, как она ласкала меня. Да, лучше бы ей умереть. И все-таки, нет, не верю, не могу поверить, что её сын убийца.— Правда? Вы тоже не верите?Папаша Табаре вложил в это восклицание столько пыла, столько горячности, что Ноэль взглянул на него с некоторым изумлением. Старик почувствовал, что краснеет, и поспешил объясниться:— Я произнёс «вы тоже», потому что сам, быть может, по недостатку опыта убеждён в невиновности этого молодого человека. Не представляю себе, чтобы человек в его положении задумал и осуществил подобное злодейство. Я со многими говорил об этом деле, оно произвело невообразимый шум, так вот, все разделяют моё мнение. Всеобщие симпатии на его стороне, а это кое-что значит.Монахиня сидела у постели, она выбрала место подальше от лампы, чтобы оставаться в тени, и яростно вязала чулок, предназначенный какому-нибудь бедняку. Это была чисто механическая работа, во время которой она обычно молилась. Но как только вошёл папаша Табаре, она, судя по всему, позабыла о своих нескончаемых молитвах и навострила уши. Она слушала, но ничего не понимала. Умишко её выбивался из сил. Что означает этот разговор? Кто эта женщина, кто этот молодой человек, который ей не сын, но называет её матерью и упоминает настоящего сына, обвинённого в убийстве?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119