Воистину, ею руководило сильное чувство, если она позабыла свою обычную робость.Никогда, даже в те времена, когда видеть её было для него счастьем, не казалась она ему такой возвышенно-прекрасной. Её красота, обычно окутанная облачком грусти, блистала и ослепляла. Лицо поражало невиданным доныне оживлением. В глазах, сверкавших от недавно пролитых и непросохших слез, читалась благородная решимость. Чувствовалось, что она почитает необходимым исполнить некий долг и исполнит его пусть без радости, зато с простотой, которая и составляет самую суть героизма.Спокойно и с чувством собственного достоинства она подошла и на английский манер протянула следователю руку с грацией, какая даётся немногим женщинам.— Мы по-прежнему друзья, не правда ли? — произнесла она с печальной улыбкой.Следователь не дерзнул пожать эту протянутую руку, освобождённую от перчатки. Он едва коснулся её кончиками пальцев, словно боясь чрезмерного потрясения.— Да, — еле слышно выговорил он, — я вам по-прежнему предан.Мадемуазель д'Арланж опустилась в глубокое кресло, то самое, сидя в котором папаша Табаре две ночи назад составлял план ареста Альбера. Г-н Дабюрон остался стоять и прислонился к высокому бюро.— Вы знаете, зачем я пришла? — спросила девушка.Он кивнул.Да, он знал это слишком хорошо и сомневался, сумеет ли устоять перед просьбой, которую произнесут уста Клер. Чего она захочет от него? В чем он сумеет ей отказать? Ах, если бы знать заранее! Он не мог опомниться от изумления.— Я узнала чудовищную новость только вчера, — продолжала Клер. — Было решено, что разумнее скрыть её от меня, и, если бы не моя добрая Шмидт, я и сейчас ни о чем понятия бы не имела. Какую ночь я провела! Сперва я была в ужасе, но потом, как только услышала, что все зависит от вас, мои страхи рассеялись. Вы взялись за это дело ради меня, не так ли? Я знаю, как вы добры. Не могу даже передать, как я вам благодарна.Каким унижением были для почтённого следователя эти искренние слова признательности! Да, вначале он подумал о мадемуазель д'Арланж, но потом… Он опустил голову, чтобы уклониться от бесстрашного и бесхитростного взгляда Клер.— Не благодарите меня, мадемуазель, — пролепетал он, — вы заблуждаетесь, я не имею права на вашу благодарность.Сначала Клер была слишком взволнована, чтобы заметить смятение г-на Дабюрона. Она лишь обратила внимание, что у него дрожит голос, но не догадывалась о причинах. Она подумала, что её появление оживило в нем болезненные воспоминания, что он, должен быть, до сих пор любит её и страдает. Это её опечалило, ей было стыдно.— А я готова благословлять ваше имя, сударь, — продолжала она. — Кто знает, осмелилась бы я пойти к другому следователю, обратиться с просьбой к незнакомому человеку! Да и потом, что подумал бы этот человек, не зная меня? А вы так великодушны, вы успокоите меня, вы расскажете, по какому ужасному недоразумению Альбер был арестован, словно разбойник, и брошен в тюрьму.— Увы! — тихо вздохнул следователь.Клер едва расслышала этот вздох и не поняла его ужасного смысла.— С вами я не боюсь, — продолжала она. — Вы сами сказали, что вы мой друг. Вы не отвергнете моей просьбы. Поскорее верните ему свободу. Я не знаю толком, в чем его обвиняют, но клянусь вам, он невиновен.Клер говорила убеждённо, не представляя, что может помешать исполнению её просьбы, такой простой и естественной. Ей казалось, что её заверений вполне достаточно. Г-н Дабюрон исправит все одним словом. Но следователь молчал. Он был восхищён этим святым неведением, наивным и простодушным доверием, не допускающим сомнений. Правда, поначалу она невольно причинила ему боль, но он уже не помнил об этом.Он и в самом деле был честнейший, порядочнейший человек; недаром же он трепетал, собираясь открыть ей жестокую правду. Он не решался произнести слова, которые, подобно смерчу, разрушат хрупкое счастье девушки. Его унизили, им пренебрегли, теперь он мог сквитаться за все, однако в нем не было и тени постыдной, но такой объяснимой радости.— А если бы я сказал вам, мадемуазель, — начал он, — что не уверен в невиновности господина Альбера?Она привстала и, словно отвергая его слова, простёрла, руки. Он продолжал:— Если бы сказал, что он виновен?— Нет, сударь, — перебила Клер, — вы так не думаете!— Я так думаю, мадемуазель, — возразил он печальным голосом, — и добавлю, что у меня есть уверенность на этот счёт.Клер смотрела на следователя в глубоком изумлении. Как он может? Не ослышалась ли она? Правильно ли поняла? Она не верила своим ушам. Неужели он говорит всерьёз? Или это жестокая и недостойная шутка? В растерянности она задавала себе вопрос, потому что, с её точки зрения, то, что он сказал, было невозможно, немыслимо.Не смея поднять глаз, г-н Дабюрон продолжал, и голос его дрожал от нескрываемой жалости:— Поверьте, мадемуазель, я искренне сострадаю вам, и все же, к прискорбию своему, я вынужден сказать вам горькую правду, а вы имейте мужество её выслушать. Лучше, если вы услышите её из уст друга. Поэтому соберитесь с силами, укрепите ваше благородное сердце, дабы оно вынесло неслыханное несчастье. Нет, здесь нет никакого недоразумения, правосудие не заблуждается. Господин виконт де Коммарен обвиняется в убийстве, и все, слышите, все подтверждает его вину.Подобно врачу, по капле отмеряющему опасное снадобье, г-н Дабюрон произнёс последние слова медленно, с паузами. Он зорко следил за собеседницей, готовый замолчать, если впечатление окажется слишком сильным. Он не подозревал, что эта девушка с её чрезмерной робостью, с чуть ли не болезненной чувствительностью способна твёрдо выслушать подобное известие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119