И только теперь, вблизи, Санька уловил хриплое чахоточное дыхание Букахи и увидел, как ощутимо пульсировала вена на его тощей шее. Вену будто дергали из-под ворота за нитку.
-- А ты откуда родом? -- не отрывая глаз от окна, спросил Букаха.
-- Кузбасс. Город Анжеро-Судженск.
-- Папаша кем был?
-- Шахтер. В шахте завалило.
-- Не помнишь его?
-- Нет.
-- А мать?
-- Умерла... Давно уже...
-- Так ты в детдоме был? -- повернул к нему лицо Букаха.
-- Да. В детдоме.
-- Как я.
Лицо не смягчилось. Оно по-прежнему оставалось медно-морщинистым, но в голосе появилось что-то такое, что Санька еще не слышал. Наверное, после слов Букахи нужно было что-нибудь сказать. Или спросить о том, где именно жил в детдоме нынешний босс Приморска. Но больше всего Саньке хотелось выбежать под дождь, смыть с себя все, что налипло за эти бешеные дни, и бежать, бежать, бежать, пока не появится вдали серое здание железнодорожного вокзала. Ему казалось, что только оно способно спасти его и увезти из Приморска в душном пыльном вагоне. Аэровокзал такого ощущения не оставлял. Наверное, потому, что все плохое у них началось именно с аэровокзала.
Из окна, расположенного на третьем этаже краснокирпичного дома-замка, вобравшего в себя и ампир, и барокко, и модерн, и даже псевдомарокканский стиль, хорошо был виден серый, плотно усыпанный галькой берег, ровная лента асфальтовой дорожки, деревья вдоль нее, а под одним из них, похожим на каштан, стоял человек с раскрытым черным зонтом и пялился на дом. Когда Санька, заметив его, попытался рассмотреть с расстояния трехсот метров его лицо, человек обернулся к берегу и плотнее запахнул на груди куртку-ветровку.
-- С грозой, -- определил по безмолвному проблеску молнии за окном Букаха. -- Запроси аэропорт, принимают они борты или нет.
-- Будет сделано, -- ментолом дохнул в ухо Саньке человечек, и тут же наступила тишина.
То ли человечек ее порождал, то ли она сама появилась из нежелания замечать его.
Стоящий под зонтом парень повернулся к дому и, неожиданно согнувшись, шагнул задом между стволов. И сразу на асфальтовой дорожке стало безлюдно и неуютно.
-- Значит, ты в конкурсе дрыгаешься, -- под нос пробурчал Букаха. -Прямо "Евровидение"! Мне уже корефаны с Кавказа звонили.
Просили за одного своего. Я сказал, что конкурс -- не моя фишка.
Не мне выпала, не я и банк снимать буду...
-- Извиняюсь, -- ожила тишина.
Она снова пахла ментолом.
-- Не принимает?
-- Абсолютно точно!
-- Тогда обзвони людей, что мероприятие переносится на завтрашний
вечер. А девочек все равно первым бортом сюда. Врубился?
Тишина издала звук, похожий и на стон, и на вздох, и на всхлип.
Ментол сразу рассосался, и Саньке тоже захотелось уйти. Конечно,
так незаметно он не мог это сделать, но находиться в кабинете приморского босса больше не имело смысла. Что хотел -- не узнал. Что не хотел -- узнал. И ничего не изменилось. А может, изменилось, но какой в этом был толк?
-- Мне бы надо идти, -- напомнил о себе Санька.
-- Значит, гундишь, "Воробышек"... Вот что: завтра в двадцать три ноль-ноль со всей группой чтоб были у меня. Поиграете моим гостям. Фраера из местных кабаков у меня уже в печенках сидят. Они ничего, кроме Шуфутинского и Газманова не знают. И лабают хреновей, чем кореша на зоне...
-- Я же, извините, говорил.
-- Что говорил?
-- Нам аппаратуру переломали.
-- Напиши чего надо. Из Москвы привезут. Вместе с девками. Понравится, как играете, насовсем подарю. Я все равно кроме как на зубах ни на чем лабать не могу. А ты? -- повернулся Букаха к телохранителю.
Тот упорно сверлил глазами санькины загорелые кисти. Через полчаса на них должна была появиться от взгляда краснота.
-- Что? -- не понял телохранитель.
-- Там, на столе, отрывные листки, -- показал Саньке Букаха. -Накалякай, чего надо... Не стесняйся. Перевальное -- моя зона. Раз кто набузил, значит, он и меня обидел.
Совсем не веря в барский жест, Санька подошел к столу, написал лучшие из тех, какие знал, марки аппаратуры, включая последнюю цифровую модель радиомикрофона, подумал и в конце приписал: "Соло-гитара "Гибсон".
Глава восемнадцатая
СЧАСТЛИВЫЙ НОМЕР
Жеребьевка проходила мрачно. Над концертным залом, над столом жюри, над еле-еле заполненными двумя рядами соискателей висело плохое предчувствие. Несмотря на покушение на Буйноса, конкурс не отменили, но все ощущали себя так, будто их намеренно обманывают, а на самом деле к концу жеребьевки объявят, что "Голос моря" не состоится. Никто не разговаривал, никто не реагировал на вытянутый первый или тринадцатый номер. Все конкурсанты будто бы выискивали в круглом, как аквариум, стеклянном барабане не просто порядковые номера, а те, по которым их будут расстреливать.
-- "Вест-севенти", Калининград, -- тихо объявила Нина, и в этот момент в двери появился Андрей.
Санька привстал на кресле, чтобы он его увидел, и Покаровская, председатель жюри, строго потребовала:
-- Идите вытягивайте.
-- Я не из "Вест-севенти", -- ответил Санька.
-- А где ж они?
У певицы было лицо давно не спавшего человека. Даже густой слой макияжа не спасал от этого ощущения. Видимо, она знала об этом и постоянно смотрела вбок. Люди в профиль почему-то выглядят менее усталыми, чем в фас.
-- Они утром уехали, -- пояснил кто-то из конкурсантов. -Самолетом...
-- Привет, -- сел рядом Андрей.
-- До нас еще далеко, -- вдавил себя в кресло Санька.
Почему-то хотелось сесть еще ниже, чтобы уже никто никогда его не замечал.
-- Мужики решили уезжать, -- шепотом прохрипел Андрей.
-- Они в Перевальном?
-- Да. Пакуются.
-- Мне обещали найти гитариста, -- грустно произнес Санька.
-- Глухой номер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138