Ведь дайте любому чеху, поляку, мадьяру услышать мелодию песни его на­рода, и глаза его засверкают от радости. Он узнает родной напев, даже услышав его впервые...
Сколько ни прилагал Дворжак усилий, естест­венно, он не мог дать рецепт, как и из чего следует испечь тот пирог, что зовется самобытной нацио­нальной музыкой. А его осаждали корреспонденты, тормошила восторженная и экспансивная госпожа Тэрбер. В результате в «Нью-Йорк геральд» появи­лось интервью под жирно напечатанным заголов­ком: «Действительная ценность мелодий черноко­жих». Там говорилось, что доктор Дворжак видит в них основу американской музыкальной школы; что американские композиторы должны изучать песни плантаций и на их мелодиях строить свои произведения, как он, Дворжак, изучал песни чеш­ских крестьян и оттуда черпал материал для своих лучших сочинений; что в песнях американских чер­нокожих он нашел все необходимое для большой самобытной музыкальной школы и хочет обратить внимание заинтересованных на этот музыкальный клад. Через несколько дней появилась новая публи­кация в этом же роде уже за подписью самого Дворжака. Поднялся шум, которым воспользова­лась Жанетта Тэрбер, чтобы еще раз тиснуть в га­зетах объявление, рекламировавшее консерваторию и очередной предлагаемый ею музыкальный конкурс, - ведь реклама есть реклама и всякая шумиха ей на пользу.
Тем временем «Нью-Йорк геральд» обратилась к ряду европейских композиторов с просьбой вы­сказаться по затронутому вопросу, на что Антон Ру­бинштейн, Брамс и Ганслик заявили, что они с интересом будут ожидать результатов эксперимента Дворжака. И всё. А на страницах американской прессы началась полемика, которая очень скоро из чисто музыкальной сферы перешла в область поли­тики, ибо белое население Соединенных штатов не могло допустить, чтобы хоть в какой-то области преимущество имели индейцы или чернокожие. Вопрос об истоках музыкального творчества обсуж­дался так, словно только от этого и зависело рождение великих произведений национального искусства. А гений создателя или хотя бы заурядный талант - это так, пустячок, который легко можно было бы приобрести за американские доллары.
Сторонники высказанных Дворжаком взглядов ожидали от него дальнейших шагов. В частности они надеялись, что он в своих произведениях первый использует мелодии негритянских песен и тем самым поможет решить исход бушевавшей полеми­ки. Неудивительно, что исполнение ми-минорной симфонии (ор. 95), целиком написанной в Америке, вызвало огромный интерес.
Наэлектризованный атмосферой сенсационности, созданной вокруг него в связи с его действительны­ми высказываниями и теми, которые ему приписы­вали чересчур бойкие журналисты (а было, конечно, и такое), Дворжак чувствовал, что если исполнение симфонии пройдет недостаточно хорошо, наступит конец его американской карьере, все, что он сделал в консерватории для поднятия профессионализма, пойдет прахом, а престиж его как композитора по­дорвется. В таком состоянии он не мог, конечно, оставить Америку и поехать в Чехию на летние каникулы, как рассчитывал раньше.
Не в силах выдержать дольше разлуку с детьми (композитор не часто баловал вниманием своих родителей, зато был примерным отцом), Дворжак распорядился, чтобы его свояченица Терезия Коутецкая, самая старшая сестра его жены, взяв себе в помощь горничную, привезла ребят в Америку. Когда же эта операция была завершена, Дворжак все свое многочисленное семейство, включая сестру жены и служанку, повез через Филадельфию, Гаррисбург, Аллеганские горы, Питсбург и Чикаго в Спилвиль, откуда был родом Коваржик, и где, по его словам, жило много чехов.
Дворжак устал от Америки. Ему нужна была обстановка, хоть немного напоминавшая родину. Ведь в Нью-Йорке он был лишен всего, что любил. Даже свою страсть к паровозам он не мог удовлет­ворить и перенес ее на корабли, так как на вокзале в Нью-Йорке, кроме отъезжающих, к поездам ни­кого не пускали, а вход на корабль в день отбытия был всем разрешен. Голубей в городе тоже нигде не было видно, и чтобы не забыть, как выглядят эти птицы, Дворжак, раз или два в неделю с Коваржиком ездил в Центральный парк, где в ма­леньком зоологическом уголке стояла клетка с го­лубями. Ни в какое сравнение с его турманами они идти не могли, но все же это были его любимые птицы, и они ворковали...
Много сил затрачивал Дворжак, чтобы заста­вить себя работать в этой чужой ему стране. По­этому и отправился он за две тысячи километров в штат Айова, узнав, что в Спилвиле живут чехи.
К приезду Дворжака там ему была приготовле­на квартира в восемь комнат. Об этом позаботился отец Коваржика, спилвильский кантор. На следую­щий день уже в пять утра Дворжак расхажи­вал перед школой, чем страшно напугал жену кантора.
- Уж не случилось ли что-нибудь у вас? - спросила она. - Ничего не случилось, и в то же время очень многое, - ответил Дворжак. - Поду­майте, я ходил по лесу около ручья и после вось­мимесячного перерыва слышал, как поют птицы!
Ежедневно, как в Высокой, Дворжак стал хо­дить к мессе в деревенский костелик и играл там на органе, а потом беседовал со старожилами, рас­спрашивал, из каких мест Чехии они эмигрировали, выслушивал их горькие повествования о трудном начале жизни в Америке. «Со старыми бабушками я чудно провожу время и очень ими доволен. Все здешние люди говорят, что будут по нас скучать! А каково будет нам!»
В коляске местного священника Дворжак объезжал окрестности, навещал чешских фермеров, живших в прериях на расстоянии 8-10 километров один от другого. Композитора все с почтением именовали «господин Дворжак», в отличие от спилвильского мясника, которого звали просто «Дворжак».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61