– засмеялся он. – Провал на Бродвее?
– Я давно знаю Джека и его ребят. Гады они.
– А если не заплачу, придется отменить вечеринку?
– То есть как? Хочешь на них надавить?
Калеб прикинул все «за» и «против» – отважится ли он на крайние меры.
– Заплати гадам, на хрен, – решил он, наконец. – Погибать, так с музыкой. Прощальный пир, пока я еще могу себе это позволить. Пока хватает денег содержать эту виллу на крыше.
– У тебя все будет в порядке. Не вздумай только пристраститься к омарам или крэку. До конца года не разоришься. Но нечего нос воротить от подработки на сценариях, пусть и дурацкой. – Постучав указательным пальцем по циферблату часов, Айрин добавила: – Мне пора. В одиннадцать тридцать встречаюсь с тренером. Есть чем похвастаться: купила миндальные круассаны, а съела только половину.
Калеб проводил агента обратно в квартиру.
– Ладно, – подытожила она. – Я расплачиваюсь с вымогателями, ты подумаешь насчет «Страха полетов». До пятницы. И поверь мне, дорогуша: время лечит. Любой писатель, или режиссер, актер, проходит через плохие времена.
– Знаю, я не один такой. От этого не легче.
– И потом, если ты бросишь писать, чем займешься?
– Наркотики утешат, – улыбнулся он. – Или стану буддистом, уйду в монастырь.
– Нет-нет, это не для тебя. Я прожила полгода в ашраме. Прошло четверть века, а мои кишки так и не успокоились.
Клюнув его в щеку, она сбежала по ступенькам на площадку, где дожидался лифт.
Калеб побрел на террасу, собрал посуду на поднос. Айрин права, подумалось ему. Твердишь, что все бросишь, – значит, так и не бросишь. Если б я мог просто перестать писать, раз – и завязал. Кто-нибудь обратит внимание?
В дверь замолотили, лихой перестук, только пыль из-под копыт. Айрин вернулась? Звонка не было. Калеб прошел в квартиру и открыл дверь.
– Что-то забыла?
Высокая фигура с расплывчатым бледным лицом заполнила дверной проем.
Тоби.
27
– Привет. Извини. Какая-то дама как раз выходила, и я зашел. Следовало позвонить по домофону, да? Или по телефону. Извини.
Колено присогнуто, бедро слегка отставлено. Тоби понурил голову, но поглядывал на Калеба снизу, из-под лохматой челки – по-овечьи, по-собачьи. На нем джинсы и коричневая футболка с оливковым отливом.
– Привет, Тоби. Зачем пожаловал в наши края? – Калеб говорил спокойно, размеренно, хотя отнюдь не был готов к встрече с реальным Тоби – он казался больше, занимал много места. Сколько они не виделись? Две недели. Разросшийся образ Тоби сквозь глаза проник во внутренности. Было время – образ Тоби проникал сквозь глаза в сердце или в член. Но теперь он вонзился прямо в розовую, беззащитную слизистую кишок и желудка.
– Пришел за носками и остальным бельем, – объявил Тоби.
– А?
– За вещами, которые оставались в стирке. Ты слушал автоответчик?
– Ну да. Ну да. Все вернулось из стирки еще на прошлой неделе.
– Я забыл. Только теперь вспомнил, когда чистое кончилось.
Бледнее, чем запомнилось Калебу, и волосы светлее, почти прозрачные. Запах все тот же, странная смесь кислоты и горечи, крыжовник с морской водой. Стоять вплотную к нему – даже это слишком интимно.
– Мои вещи целы? Ты их не выбросил?
– Глупости. Елена, наверное, сложила их вместе с моим добром, когда убирала в доме. Пойдем, посмотрим.
Тоби вошел, неожиданной для Калеба уверенной, даже «крутой» походкой. Голову держит высоко, безразлично оглядывая помещение, где недавно они жили вместе.
– Как дела? – спросил Калеб.
– Дел по горло. Я же играю в пьесе, знаешь.
– Помню-помню. Которую ставит приятель моей сестры.
– Эта речь, которую ты для меня написал, – начал Тоби. – То, что надо. Фрэнк хотел малость переделать, но я ни слова не позволил изменить.
– Если так лучше для пьесы, отчего же, – пожал плечами Калеб.
Две трети маленькой спальни занимала широкая кровать. Занавески раздвинуты, большое решетчатое окно делило пейзаж на квадраты, словно расчерченную широтами и меридианами карту. Калеб жестом предложил Тоби войти.
– Белье в нижнем ящике. Просмотри и возьми свое.
– Не боишься подпустить меня к своему хозяйству? – Взглядом юноша попытался выразить обиду, сердечную печаль.
Играет, конечно. Постоянно актерствует. Вот только бы разобраться, когда он просто прикидывается, а когда изображает то, что чувствует на самом деле.
Плевать, мысленно сказал Калеб. Отвернулся от его собачьего взгляда, вытащил ящик и выбросил на кровать с десяток белых трусов и футболок.
– На, ищи свое. Вряд ли тут много – мне еще ни разу не попадалось.
Хотя белье они носили похожее, отличить принадлежавшее Тоби было просто – он был выше и крупнее, а к тому же тратил деньги на марку под названием «2(x)ist».
Присев на кровать боком, как в дамское седло, Тоби склонился над штопкой белья.
Калеб остался стоять у двери.
– Значит, живешь теперь в пригороде?
– Ага. Аллегра всех как липку обдирает, заломила по четыре сотни с каждого. Что поделаешь!
Футболка слегка приподнялась, внизу проступили три изящных позвонка.
– Придешь на спектакль, увидишь квартиру.
Ремня он не носил, пояс джинсов слегка отставал, внутри виднелась узкая белая резинка.
– Ты же придешь?
– Наверное. Не на премьеру, потом.
Тоби слегка повернулся, резинка соскользнула ниже, обнажив плоскую перемычку между спиной и ягодицами.
И Калеб не выдержал. Рванулся, сгреб Тоби, швырнул лицом вниз на кровать. Ухватил за седалище и тряс, пока не вытряс из джинсов и трусов. Круглая, тяжелая задница, будто два мячика. Тоби попытался высвободиться, но Калеб держал крепко. Вонзил подбородок промеж половинок, потерся отросшей щетиной.
– Вот что я люблю, – промурлыкал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108