..
Вот показалась перед ними прекрасная своими роскошными дворцами и благоухающая садами Хива. Сам хивинский хан вышел встречать с великим почетом посланцев падишаха Урусов. Прибывших провели во дворец хана, угостили прекрасным ужином. Звучала во время этого ужина дивная музыка, изумляли гостей своими искусными танцами прекрасные невольницы...
Чистосердечные урусы, очарованные таким роскошным приемом во дворце хивинского хана, полностью ему доверились. Они не заподозрили ничего плохого и в том, что на ночлег разместили их в разных местах небольшими группками...
Дышала прохладой лунная ночь. Благоухание цветущих садов в ночной прохладе стало еще более пьянящим. Крепко спали доверившиеся ханскому гостеприимству урусы. Из покоев самого хана мрачными тенями выскальзывали приближенные, получившие страшный приказ...
— Все урусы в ту ночь были убиты по приказу хивинского хана. Не случись подобное, то, возможно, и была бы возвращена в старое русло наша Амударья,— закончил свой печальный рассказ Молланепес.
— Да будет он проклят в веках, тот хан!..
— Хивинцы всегда были нам врагами!..
— Как только мусульмане осмелились нарушить закон гостеприимства!..
— Да падет на них кара аллаха!..
Еще много проклятий сыпалось в адрес свирепых убийц ни в чем не повинных урусов.
— Значит, добрый народ эти урусы, если собирались помочь нам, туркменам. И падишах у них добрый,— сказал мастер Ягмур.
— Народ этот никогда не был злобным,— ответил поэт.— А падишахи урусов часто бывали добры к иноземцам, но редко к своему народу...
— Жалко урусов, хотя они и неверные,— сказал на это Санджар-Палван.
— Но каковы тогда мы, правоверные: хивинский хан перебил наших друзей, а мы за них не отомстили! — выкрикнул незнакомый Довлету джигит из отряда Палата-Меткого.
— Мстили, парень,— ответил ему Санджар-Палван.— То мы мстили хивинцам, то они нам. Так до сих пор и тянется...
— Не повезло туркменам, ускользнула от них большая полноводная река. Только миражем нас поманила,— скрипуче рассмеявшись, проговорил Гарагоч-Бурдюк.— Эй, Санд-жар, дай хоть твоего табачку, что ли...
Это была старая история: о чем бы ни заводилась в собрании мужчин, где одновременно оказывались Гарагоч-Бурдюк и Санджар-Палван, беседа, рано или поздно первый подводил к тому, чтобы выпросить табачку у второго.
— На, забери себе весь кисет, ненасытная твоя утроба,— бросил Санджар-Палван Гарагочу-Бурдюку искусно расшитый кожаный мешочек, наполненный табаком.— Но носи его всегда с собой. Теперь я у тебя табак буду клянчить...
Громкий хохот присутствующих поглотил последние слова добродушного старого богатыря.
...Работники Бегнепес-бая, понукаемые Гулназаром-Но-жовкой, в это время стали нагребать в большие тазы накрошенный на дастархане хлеб, перемешанный с мясом и луком. Они подносили тазы к большим медным котлам и высыпали их содержимое в мясной бульон. Огромными черпаками повара перемешивали все в котлах. Только теперь была готова эта еда, которую начали готовить еще вчера вечером...
Поблизости от арыка была сложена собранная со всего селения гора посуды. Дюжина молодцов хватала из этой горы миски, повара наливали в них дограму, и молодцы разносили угощение гостям. Как водится, вначале еду подавали почтенным яшули и зрелым мужчинам, затем молодым джигитам и в последнюю очередь — женщинам и детям...
Довлет с Сапараком тоже присели с тремя другими мальчишками за одной из мисок.
Из-под оборванных коротких рукавчиков затасканных рубашонок высовывались руки детей, одинаково грязные и покрытые цыпками, они проворно ныряли в общую миску, выхватывали кусочки намокших в бульоне чуреков и мяса. Миска была с загнутыми внутрь краями, она так и называлась «загнутая». Когда набираешь пальцами в такой миске комок пищи, то загнутый край не позволяет комку вывалиться наружу, а как бы вкладывает тебе этот комок поплотнее в руку. Подобные миски изготовляли специально для того, чтобы из них есть руками. «Когда же эти ребята в последний раз мыли руки?» — ужасался мысленно Довлет. Но он ел, как и все. Ибо в народе считалось: если кто-то отвергает еду, то еда проклинает отвергателя. Разве позволит себе он, Довлет, отвергать пищу, эту святыню — хлеб-соль? Если бы он допустил такую оплошность, то мог бы даже и ослепнуть. К тому же как может он отказаться от почитаемого всем его народом кушанья — дограмы. Как-то рассказывал молла Абдурахман, что дограма — это святое блюдо, которое помогало нашим дедам и прадедам выжить, спасло туркмен некогда от всевозможных тягот. Это кушанье всегда желанно туркмену, украшение его дастархана, оно — чуть ли не ровесник туркменского народа...
Вот и все гости накинулись на дограму, как шелкопряд на свежие листья тутовника. Миски быстро пустели, и гости, насыщаясь, отодвигались от них. Когда дограма была съедена, работники Бегнепес-бая собрали грязную посуду и унесли ее к арыку. Собравшиеся за дастарханом прочли общую благодарственную молитву — тевир.
— Мечтать о водах большой реки Амударьи и слушать предания о ней приятно,— заговорил после молитвы молчавший до этого хозяин пиршества Бегнепес-бай, и все приумолкли, понимая, что вот сейчас-то они и услышат то, ради чего он расщедрился на это угощение.— Да, воды великой Аму прекрасны, как райские пери. Но и недостижимы для нас, как они,— продолжал басовитым, но каким-то бархатистым голосом Бегнепес-бай, дородный сорокалетний мужчина с аккуратно уложенной холеной черной бородкой.— Но, люди добрые, как раздобыть нам воду насущную для наших с вами полей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133