— Ты потребуй еще и половину нашего остального имущества. Мы распорем с тобой мой дырявый чекмень: половину оставлю я себе, а другую напяливай ты!
Зашумели возмущенно и остальные гости, послышалось с разных сторон много грозных выкриков:
— Загнул!..
— Ничего себе!..
— Хочет обобрать лас похлеще аламанщиков!..
— Вот так благодетель!..
— Совсем разорить хочет!..
— А не перегибаешь ли ты, бай? — обтирая жирные от плова руки о пыльные ичиги, спросил Санджар-Палван.— Без этой дехканской землицы ты ведь не обеднеешь.
— Кроме чекменя дырявого, у меня еще шкура есть. И ее сдери! — продолжал кипятиться Гарагоч-Бурдюк.— Эй, Санджар, доставай свой кисет.
— Да у тебя он, репей несчастный...
— Верно,— не смутившись, извлек Гарагоч-Бурдюк из-за пазухи кисет Санджара-Палвана.— Угощайся тогда табачком ты у меня. Я не такой жадный. Закуривай после обеда и со зла...
— Бай,— заговорил Заман-ага.— Ты затеял нужное народу дело, это мы поняли. Но если бы ты и цену назвал подходящую. Ведь селение только что было ограблено налетчиками. А земли у людей и без того мало, чтобы ею прокормиться...
— Да, Бегнепес-бай,— добавил Санджар-Палван.— Все твои соплеменники и без того бедны и тощи. Пристойно ли грызть сухие мослы без мякоти?
Не показывая, что он разозлен таким отпором, Бегнепес-бай нарочито невозмутимо заговорил:
— Я знаю, вам нелегко... Но если бы нашелся другой человек, кто взвалил бы на себя это бремя, то я лично сидел бы в своем доме, спокойно вытянув ноги... Да, так оно, наверно, лучше будет. Ищите, люди добрые, другого для такого дела. Если понадобится, то я и сам с вами вместе выйду на работу к запруде. Но я тогда без упрека отдам тому человеку и половину воды своей, и земли половину...
Такие слова Бегнепес-бая немного смутили собравшихся, какое-то время они молча переглядывались. Неожиданно раньше других нашел что сказать мастер Ягмур.
— Эх, бай, ты ведь говоришь эти слова, уверенный, что вокруг тебя одни бедняки в чепеках. Окажись среди нас богачи с тугою мошной, ты бы таких слов не произнес!
Сам мастер Ягмур, в работе которого одинаково нуждались и богачи и бедняки, жил безбедно, но, имея отзывчивую и сострадательную душу, он всегда принимал сторону неимущих, за что его и уважал небогатый люд. Вот и теперь очень многие из сотрапезников согласно закивали. Но Бегнепес-бай, опасаясь новых, еще более веских доводов против его замысла со стороны кузнеца, счел за лучшее для себя на его упрек не ответить.
— А ты, Аташир, чего молчишь? — обратился Заман-ага к деду Довлета.
— Я уже говорил в одном месте, где и ты, Заман, присутствовал,— меня там не послушали. Где теперь шляются по свету наши молодые джигиты? А если бы вы решили тогда по-моему, Бегнепесу теперь ничего подобного предлагать не пришлось. Нет, я больше не намерен бросать слова на ветер. Поступайте, как знаете...
— Молланепес, ты владеешь просветленным умом ученого человека и сердцем поэта,— отвернувшись от Аташира-эфе, взглянул Заман-ага на Молланепеса.— Открой своему народу: что думаешь ты об услышанном здесь?
— Я разное думаю, почтенный Заман-ага. Но раз уж мы с вами вспоминали другую страну, то скажу, что на земле немало больших поэтов. Один из них написал притчу о ягненке, который пришел к ручью напиться воды... Да, так этот ягненок похож был на всех тех, о ком мастер Ягмур сказал, что обуты в чепеки...
— И что же случилось в той притче с ягненком? — нетерпеливо спросил Гарагоч-Бурдюк.
— А то, Гарагоч-ага, что схватил его волк, который на словах очень уважал законы.
— Волк — и законы любил? — переспросил Палат-Мет-кий.
— Поговорить о законах он любил. И обвинил ягненка во всех смертных грехах.
— А дальше что случилось? — нетерпеливо спросил слишком любопытный Гарагоч-Бурдюк.
— Ягненок оказался очень смышленым, сумел опровергнуть все возведенные на него волком обвинения. И тогда волк нашел за ним вину, которую опровергнуть невозможно. В чем и все вы виноваты перед Бегнепес-баем...
Не ожидавшие от уважаемого поэта ничего подобного, а, наоборот, ждавшие поддержки от его светлого ума и доброго сердца, бедняки растерянно зашумели, послышались даже возгласы, не очень почтительные. Один только мудрый Заман-ага не усомнился в поэте.
— Какая же это была вина, Молланепес? — спросил он.
— Напоследок волк заявил ягненку: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать»,— ответил поэт, с укором посмотрев на возмущавшихся его предыдущими словами слушателей.— У Бегнепес-бая, люди, появилась возможность содрать с вас три шкуры и, что бы вы тут ни говорили, как ни взывали к его совести, такой возможности он не упустит...
Смуглолицый Бегнепес-бай побледнел от последних слов поэта. Эти острые слова вызвали злобу не только у него, но и у его приближенных. Особо свирепые взгляды бросал на поэта Байсахат, не забывший еще недавнего поражения, которое нанес ему Молланепес.
— Не забывай, Бегнепес,— нимало не устрашившись злобных взглядов прихлебателей бая и его самого, продолжал поэт,— имей в виду, что народ, его память — это те же весы судного дня!
Теперь большинство собравшихся с восхищением смотрели на своего поэта, как не всякий и на родного отца глянет. Совсем иные взгляды бросали они в сторону Бегнепес-бая, который, превозмогая терзавший его гнев, решил все же ответить на обвинения поэта заговорил он прерывистым голосом,— что грешная чаша этих весов предназначена для меня... Что ж, люди добрые,— обратился он уже к своим гостям.— Я хочу уберечь свое доброе имя, но и добро свое тоже постараюсь сохранить. Считайте, что я ничего вам не предлагал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133