На следующий день Генри отправился в Париж, а в мою скромную, крытую тростником хижину началось настоящее паломничество. Местные мелкие дворяне считали своим долгом засвидетельствовать свое почтение дочери их любимого монарха, и каждый из них на коленях умолял меня принять в дар пищу, одежду и даже лошадей и экипажи.
Я благодарила всех со слезами на глазах, очень тронутая этими знаками внимания со стороны совершенно незнакомых людей.
Вскоре я уже достаточно окрепла, чтобы совершать короткие путешествия, и на двенадцатый день мы наконец добрались до Нанта. Оттуда мы направились в Ансени, где встретили графа д'Аркура, который сообщил мне, что Генри был милостиво принят королевой, весьма опечаленной обрушившимися на нас несчастьями и пославшей мне двух лекарей.
Вскоре Генри вернулся, и я сразу воспряла духом и почувствовала себя много лучше, однако осмотревшие меня медики озабоченно покачали головами и в один голос посоветовали отправиться на минеральные источники Бурбона.
Генри успешно справился со своей миссией и добился даже большего, чем можно было ожидать. Королева дала ему десять тысяч пистолей, чтобы оплатить расходы по поездке, и вдобавок патент на ежегодное содержание в тридцать тысяч ливров.
Почему я когда-то думала, что Анна – вовсе не друг мне? Какое счастье, что она вошла в нашу семью! Теперь она единолично правила Францией, и это было мне на руку.
Королева сумела понять меня, как никто другой, и совершенно справедливо предположила, что мне очень недостает приятельницы, которой я могла бы во всем довериться, как некогда Мами, и перед которой открыла бы самые потайные уголки моего исстрадавшегося сердца. Анна прислала ко мне госпожу де Мотвиль, которую я полюбила с первой нашей встречи.
Ее мать, испанка, близкая подруга Анны, приехала во Францию в свите будущей французской королевы, тогда еще только-только заключившей брак по доверенности с моим братом Людовиком. Отец госпожи де Мотвиль был постельничим. Сама же она – красивая, очаровательная – держалась всегда спокойно и уверенно, вела себя доброжелательно, говорила мягко, была остроумной и понимала меня с полуслова. Я благодарила Бога за мою новую подругу, а также и за те звонкие ливры и пистоли, которые облегчили жизнь мне и моим людям.
В Бурбон-л'Аршамбо я почувствовала себя значительно лучше. Здесь было покойно, все вокруг располагало к отдыху, и с каждым днем я набиралась новых сил. В последнее время на меня обрушилось столько несчастий, что мои мысли путались, когда я пыталась сосредоточиться на чем-то одном. Конечно, самым страшным горем была вынужденная разлука с мужем. Да, в Англии нас обоих подстерегало множество бед, однако там мы, по крайней мере, были вместе…
Стоял жаркий август. Из своего окна я могла видеть колышущиеся поля кукурузы и волов, тащивших по дороге груженные початками повозки. Покрытые плющом стены замка скрывали нас от любопытных взоров тех, кто приезжал сюда на воды. Местные источники были известны еще со времен римлян, и молва утверждала, что недужные обретали здесь потерянное здоровье. Так ли это – судить не берусь, но бесспорно одно – я чувствовала себя превосходно и наслаждалась обществом Генри Джермина и моей милой подруги госпожи де Мотвиль.
Последняя поверяла мне все секреты и много рассказывала о своем несчастливом замужестве. Ей было всего восемнадцать лет, когда ее просватали за восьмидесятилетнего старца. Впрочем, брак оказался непродолжительным. Став в двадцать три года вдовой, она сейчас заново училась ценить свободу.
– Вы не любили, друг мой, – грустно произнесла я, – и не знаете, сколь тяжелы оковы привязанности. Любовь дарит нам не только счастье, но и горе, ибо нет ничего страшнее разлуки с любимым человеком.
Очень скоро сама жизнь подтвердила верность этих моих слов. Едва лишь я немного окрепла, как получила из Англии новые неутешительные известия. Карл был в беде, а я ничем не могла помочь ему.
Возле Марстон-Мура состоялось жестокое сражение, окончившееся поражением роялистов. Хотя тяжелые потери понесли обе стороны и погибло более четырех тысяч солдат, но три тысячи из них были сторонниками Карла. Собственный полк моего дорогого лорда Ньюкастла был разбит наголову, и все пушки и десять тысяч ружей оказались в руках врага.
Итак, надежды на скорую победу снова развеялись. Случившееся ввергло меня в пучину отчаяния, и я день и ночь молилась за моего возлюбленного супруга.
Круглоголовые торжествовали, и больше всех ликовал этот отвратительный Оливер Кромвель, который сам командовал войсками и, постоянно твердя о Боге и мщении, сумел внушить солдатам, будто война со своим королем угодна Небу.
Что же до меня, то я была им ненавистна, и по всей Англии ходили посвященные мне оскорбительные памфлеты.
Я сама читала один из них, в котором описывалась битва при Марстон-Муре, и обо мне там было сказано:
«Исцелят ли ее воды Бурбона? Нет, и еще раз нет! Ей может помочь лишь святая вода нашей протестантской церкви, вода, очищающая душу от католической скверны и папизма! »
Я плакала до тех пор, пока у меня не иссякли слезы. Я чувствовала, что меня охватывает безразличие и безнадежность. Казалось, фортуна навсегда отвернулась от нас.
Моя дорогая госпожа де Мотвиль не отходила от меня ни на шаг и всячески утешала и поддерживала, пытаясь хоть как-то облегчить мои страдания.
Хотя я уединенно жила в уютном, увитом плющом замке с красивыми башнями, очень похожими на те, что я видела в детстве и юности, тучи сгущались и над моей головой. Правда, они не шли ни в какое сравнение с теми черными громадами, что нависли нынче над Англией, однако я была лишь слабой женщиной и мне стоило большого труда переносить все новые и новые удары судьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146